Анна Емельянова - Фаворит богов

Поппей уже не сомневался в том, что полководец был отравлен по приказу Пизона. Он отправился в дом местного центуриона, где остановился Германик, чтобы быть рядом с другом в часы его болезни. У всех, кто сопровождал Германика в его походах, на душе было тягостно от дурного предчувствия. Люди понимали, что в ближайшее время его не станет.

Сразу после прибытия кораблей Германика в Антиохию Пизону доложили о недуге племянника кесаря.

Обрадовавшись этому известию, Пизон, однако, проявил любопытство, подробно расспросив солдат о состоянии здоровья полководца.

— Я сегодня же приеду в дом, где остановился Германик, чтобы его проведать, — заявил он и отправился к жене, чтобы передать ей новости.

Услышав о том, что яд произвёл нужное действие, Планцина надела свою лучшую столу, вышитую по краям золотом, и велела пригласить к себе арфистов, чтобы весело отпраздновать событие.

— Ливия будет удовлетворена, — сказала она Пизону. — Через пару дней Германика не будет на этом свете. Мы честно исполнили приказ кесаря.

Обняв Планцину, Пизон крепко поцеловал её в губы. Он был счастлив.

— Мы победили! Ах, как это оказалось легко, Планцина! Там, где проиграли лучшие полководцы, уступая воинским талантам Германика, я выиграл, отравив его!

Отстранившись, жена наполнила кубок вином.

— За тебя, наместник! — молвила она. — За твою главную победу в жизни!

Пизон, ухмыляясь, принял у неё кубок и, залпом осушив, вновь схватил её за талию. Хохоча, она позволила ему обнимать и тискать себя.

Едва начало смеркаться, Пизон, забравшись в паланкин, отправился в дом центуриона, где остановился Германию Его не удивляло, что полководец пренебрёг дворцом сирийских наместников, ибо, вероятно, уже подозревал, что отравлен.

Следуя по улицам, Пизон с наслаждением наблюдал за закатом. Вокруг него на площадях люди совершали покупки, торопились по своим делам или разговаривали, стоя в прозрачной тени.

«Меня ждёт великое будущее! — с удовольствием думал Пизон. — Годы правления, дружба кесаря, армия, которая станет меня слушаться. Совершив всего одно преступление, я открыл себе путь к власти и всеобщему преклонению». Он был удовлетворён. Германик ему никогда не нравился. Более того, Пизон завидовал молодому удачливому полководцу. Устранив его, он не только исполнил приказ кесаря, но и совершал поступок, который доставлял ему личное удовольствие.

Его паланкин остановился у обочины дороги, возле крыльца невысокого глинобитного дома. По мнению Пизона, дом был слишком скромным для такой великой личности, как Германик.

Он вышел из паланкина и поднялся на крыльцо. Дверь была открыта, в вестибюле громко разговаривали два преторианца и Поппей Сабин. Пизон заставил себя улыбнуться:

— Поппей, здравствуй! Я прибыл проведать Германика! Мне рассказали о том, что он болен.

Оставив собеседников, Поппей стремительно подошёл к Пизону и нахмурился:

— Слухи уже облетели город. Пизон... Но слухи не всегда правдивы.

— На сей раз они правдивы, — хмыкнул Пизон. — Я это чувствую.

— Ты это знаешь. Потому что ты виновен в его болезни.

Воцарилось молчание. Поппей пристально смотрел в глаза Пизону.

— Как я могу быть виновен в болезни Германика? — притворился удивлённым Пизон. — Я услышал о ней от солдат. Говорят, ему стало плохо в Александрии.

— Он заболел на следующий день после пира, который ты устроил для него во дворце! — огрызнулся Поппей Сабин. — И в Александрию он уехал уже больным. Моли богов, чтобы ему стало лучше, иначе ты жестоко пострадаешь.

— Но я не виновен! То, что Германик заболел после пира в моём доме — всего лишь совпадение.

Схватив Пизона за руку, Поппей потащил его к выходу из вестибюля. Солдаты, которые присутствовали при их встрече, с удивлением наблюдали, с какой бесцеремонностью Поппей выкинул из дома самого наместника Сирии.

— Всем известно, что это ты отравил Германика. Ты пренебрёг законами гостеприимства, подав яд за столом в своём жилище! Нет тебе отныне прощения. Если Германик погибнет, ты будешь наказан. Никто из солдат не станет тебе повиноваться — я об этом позабочусь. Здесь, в Антиохии, тебя повсюду начнёт подстерегать опасность и когда-нибудь людская ненависть тебя покарает.

— Но я действительно не виноват, Поппей! — в отчаянии закричал Пизон, стоя на крыльце дома. — Неужели на основании того, что Германик заболел после обеда в моём доме, можно уже выносить мне приговор?!

— Ты отменил все решения, принятые им в Антиохии, — сурово ответил Поппей.

— Да, но я так поступил потому, что в мою душу вновь закрался страх перед кесарем! — возразил Пизон. — Видишь ли, я согласился дать Германику свои легионы, лишь потому, что был ему благодарен за спасение во время шторма у берегов Родоса. А когда он уехал в Александрию, я вновь почувствовал трепет, подумав о гневе Тиберия! Ведь меня Германик не сможет от него защитить. У меня есть армия, но без одобрения кесаря я не имею права распоряжаться ею.

— Обещаю, что всего через несколько дней у тебя не будет армии! — процедил сквозь зубы Поппей.

— Ты несправедлив ко мне! Вина и угощения, которые подаются у меня на обедах, всегда пробуют слуги! И всё, что ел или пил в тот вечер Германик, тоже пробовал раб!

— Верно! Вчера я узнал, что он умер! — ответил Поппей и захлопнул двери перед Пизоном.

Несколько секунд наместник ещё постоял на крыльце в раздумьях. Поппею оказалось известно многое о происходящем в стенах его дворца, но эти доказательства вины не пугали Пизона. Он считал, что находится под защитой кесаря и в случае, если армия восстанет, он всегда сможет рассчитывать на поддержку Рима. Наглость позволяла ему сохранять хладнокровие.

Увидав раба, несущего в дом корзину с фруктами, Пизон окликнул его:

— Как только Германик умрёт, ты должен сообщить мне. Даже если его сердце остановится ночью, ты обязан прийти ко мне и поставить в известность. Я отблагодарю тебя золотом, — шепнул он и сунул рабу две монеты.

Спустившись по лестнице к паланкину, ждущему его у обочины, наместник приказал слугам нести себя во дворец. Ему предстояло обезопасить себя от людей, которых, несомненно, разгневает его участие в убийстве столь почитаемого всеми Германика. Он решил, что усилит охрану дворца и вышлет Планцину в Рим. Пока всё не успокоится, ей лучше быть рядом с Ливией.

К ночи Германик настолько ослаб, что уже не мог пошевелить рукой. Если прежде его крепкий молодой организм боролся с недугом и он даже ходил, опираясь на плечи верных людей, превозмогая головокружение, то теперь он не имел даже сил, чтобы сжать пальцы Агриппины.