Игорь Лощилов - Несокрушимые

Шуйский слушал и улыбался.

— Благолепно звучит, — одобрил он, — надобно только ужать да написать убористее, чтобы прятать было сподручнее. Не царским гонцам доставлять сии грамоты, а тайным людям в занятые супостатами города.

Авраамий снова напомнил о помощи.

— Ты Ивану говорил? Ну-ка позвать его сюда!

Явился угрюмый воевода.

— Звал, государь?

Шуйский сурово сдвинул брови и спросил:

— Войско для Троицы снарядил?

— Откуда ж его взять, самих беда обдержит.

Василий повернулся к Авраамию.

— Слышал? Нету у меня войска и взять неоткуда. Жди, покуда города пришлют и уповай на Бога.

На этом царский приём окончился.

Решение царя о невозможности оказать немедленную помощь осаждённой лавре восприняли на Троицком подворье тяжело. В трапезной палате, где обычно велись неторопливые беседы, стояла угрюмая тишина. Антип наклонился к Ананию и вполголоса проговорил:

— Говорил же тебе, зря время теряем. Неужто сразу келаря не разглядел? Руками машет, ногами сучит, у него вся сила вместо дела на почёс уходит.

Сидевшие рядом не сдержали затаённых улыбок: это так, своей неумеренной суетой Авраамий немало отягчал жизнь подворцев. Однако громко выражать своё мнение не стали, наушников вокруг хватало. Пимен, дворский ключник, вступился за начальника: он-де хотел как лучше и не виноват, что царю иное в уши надули.

— Келарь или царь, вашим троицким оттого не легче.

— Оно, конечно, так, — согласились сотрапезники.

Кто-то возьми и предложи:

— Надо нам хотя бы харчишек для лавры собрать и с охочими людьми переправить.

В трапезной задумались, потом зашумели на разные голоса:

— Это как же, в обход Авраамию?

— Зачем в обход, он супротивничать не станет и сам вспомоществует; душа за своих тоже, чай, болит.

— Собрать недолго, да накормим волка, скрозь воров не пролезешь.

— Он же пролез.

Повернулись к Ананию.

— Сможешь ли обоз с харчишками провесть?

Тот задумался, а Антип толк его ногой — не забывай-де о нашем промысле.

— Ну, чего молчишь?

— Трудно, — сказал Ананий, — да и не могу, своего дела не справивши.

Пимен укорил:

— Все вы так, других судите, а сами, кроме своего, ничего знать не хотите.

Ананий залился краской. Сидевший напротив чернец примирительно сказал:

— Зря коришь, брат Пимен, Троицкая обитель в полном обкладе, тысячи воров вкруг неё, как в одиночку пробиться? Тут цельное войско надобно.

Что верно, то верно. Подворцы опять замолчали. Вдруг из дальнего угла прозвучал звонкий голос:

— Есть кое-что и посильнее войска.

— Кто это там? A-а, Гришка... Ну-ка, разобъясни.

— Да чего его слухать, перелёт, он и есть перелёт...

Гришка раньше работал здесь плотником, а месяц назад сбежал в Тушино, прельстившись высоким заработком. Осенью там развернулось большое строительство, и и плотниках возникла острая нужда. Его не осуждали. Рабочим людям не до войны и державных раздоров, их дело дома строить, и вашим и нашим — всем. Такие работяги ходили вольно на обе стороны, и он по старой памяти заглядывал на подворье. Его рассказы о тамошней жизни слушали, но без особого доверия. В них и в самом деле многое удивляло. Как может, к примеру, выдающий себя за православного царя разорять Божии храмы и их дом Живоначальной Троицы? Были и другие нелепицы, гем не менее, немного поспоривши, Гришке дозволили говорить.

— Насмотрелся я, братья, этой разбойной жизни и уразумел, что нет у них ничего святого; за деньги они тебе всё сделают: и Бога лягнут, и чёрта лизнут. Им ваш обоз провести — раз плюнуть, ежели денег посулите.

— Нам не в Тушино везти, а в Троицу.

— Там что, другие? Из такого же разбойного теста.

— Да-а, подумать надо...

— Нечего думать! — воскликнул Антип. — Ни одному ихнему слову верить нельзя, — и обоза лишитесь, и денег.

О его истории здесь уже знали и Антипу сочувствовали. Конечно, ворам верить опасно, но и такую возможность следовало бы рассмотреть. Так ничего и не решив, отправили Пимена к келарю для совета.

Пимен пересказал Авраамию всё, о чём говорилось в трапезной. Готовность помочь попавшим в беду братьям келаря растрогала, так что упрёкам в свой адрес даже не придал значения — не ведают-де что говорят. Попросил поблагодарить всех за заботу о ближних и передать им его благословение. Отпустив ключника, долго сидел задумавшись; происшедший разговор натолкнул Авраамия на другую мысль: нельзя ли и в самом деле подкупить воров, но не мелких, а самого большого? Он уже не раз слышал, что тот имеет большие денежные затруднения, и многое, что поступает в Тушино, к нему просто не доходит. А что если соблазнить его возможностью получить живые деньги, из рук в руки, минуя всяких посредников, в обмен на снятие осады с Троицы? Такой поступок позволит Вору выказать себя поборником православной веры и очиститься от обвинений в приверженности к латинской ереси. Нужно только уверить его в этом. Чем больше Авраамий думал, тем более утверждался, что так и нужно делать. С чего только начать?

Лично ему высовываться опасно, могут не так истолковать, а расправы ныне коротки. У патриарха Гермогена благословения не испросишь, тот никаких уловок не признает и переговоров с Вором не разрешит. Значит, надобно действовать тайно. Перебирая своих помощников, он впервые пожалел, что рядом нет ловкого и пронырливого человека, этих качеств у него самого было в избытке, поэтому и подбирал себе всегда только безоговорочных исполнителей. После размышлений решил, что лучше всего послать в Тушино письмо и передать его прямо в руки тамошнего царика. Если у того хватит ума обойтись без алчных советчиков, они промеж себя всё и решат. О посланце решил сразу — Ананий Селевин, мужик упорный и неговорливый, к тому же пришлый, в случае чего можно откреститься.

Тут же вызвал Анания и спросил, сможет ли тот довести до Вора важное письмо к пользе Троицкой обители? У того от радости даже голос пресёкся — это ж надо такое везение! Палицын засел за письмо, и на другой день Ананий со своим новым приятелем отправился в Тушинский лагерь.

Воровское Тушино поразило разгульным шумом, разнузданным весельем. Самозванец, ставший здесь в июне, не думал долго задерживаться, потому в первое время жили походным станом. Осенью принялись рыть землянки и плести из хвороста загоны для лошадей и скота. Позже пришлось устраиваться основательно. В окрестных деревнях стали раскатывать избы и перевозить к себе, в ноябре все знатные паны имели уже по собственной избе, а иные по две и даже три. Не забыли и про царика, для него и супруги воздвигли на видном месте хоромы, дворец не дворец, но всё же больше всех иных.

Поляков и воровского войска насчитывалось здесь тысяч шестьдесят, а приблудного московского люда никто не считал. Со всего света стекались сюда искатели приключений и наживы, торговцы, распутницы, бродяги, тати, разбойники, нищие — словом, населения в воровской столице было теперь не меньше, чем в самой Москве. Такую ораву следовало кормить и поить. По всем окрестностям были разосланы продовольственные отряды, и с первым снегом в Тушино потянулись бесчисленные обозы с хлебом, мукой, маслом, мёдом, птицей, рыбой, солью, фуражом. Гнали огромное множество крупного и мелкого скота. Все близлежащие деревни получили строгий приказ курить вино и варить пиво — этого добра в стане было море разливанное. Прежние землянки превратились в винные погреба.