Игорь Лощилов - Несокрушимые

Ананий никогда не расставался со своим Воронком, этот конь сам был настоящим бойцом, бил копытами и кусал противников, а когда требовалось, выносил из схватки седока и уходил от погони. Немко же более надеялся на свои длинные и проворные ноги. Ещё у него было поразительное умение прятаться так, что не могли заметить даже те, кто находился рядом. Всякий раз возвращались они с победой и редко без пленника или добычи. Враги их знали и боялись, одни считали призраками, другие говорили, что всадник с конём заколдованы и простому смертному их не одолеть. Лишь немногие шляхтичи отважились бахвалиться и обещали сломать рога чертякам, если те встанут на их пути. Но чертяки на такую мелочь не обращали внимания, они задумали свести счёты с самим гетманом.

Сапега чествовал Лисовского, возвратившегося из воровского набега на Ростово-Суздальскую землю. Этот большой крикливый пан был дерзок и нагл везде, где доводилось появляться: в бою, на высоком приёме, в дружеской пирушке. Не стесняясь присутствия гетмана, он поводил по сторонам шальными, налитыми кровью глазами и отпускал язвительные шутки в адрес застольников, считая, что несколько одержанных над повстанцами побед дают ему право насмехаться над участниками недавнего приступа и упрекать их в неумении воевать с мужланами. Досталось Кунцевичу, на чьём лице ещё держалась повязка после угощения Анания, кривому сотнику и даже одноухому Брушевскому, которого ещё зимой обменяли на пуд ржи и с тех пор звали аржаником. Лисовский, притворно восхищался их доблестью и дотошно выспрашивал о полученных ранениях, делая вид, что ему ничего не известно. С ним, неизменным победителем всех поединков, предпочитали не связываться, просто отсаживались подальше. Пасовал даже прежде громогласный Брушевский, молчал и гетман, тем более, что язвительные уколы были справедливыми, только следил, чтобы словесная перепалка не перешла в потасовку. В конце концов нашёлся лишь один — пан Хмельницкий, этот одолел всех, в том числе и отчаянного забияку.

В ту ночь приятелям удалось проникнуть в гетманскую ставку. Для Немко, знавшего все ходы и выходы, это не составило особого груда. Палата, бывшая недавно местом их поединка, была завалена недвижными телами. Лисовский раскинулся поперёк стола, покинутый соседями, Сапега сидел, уронив голову, к его руке прислонилась сморённая Зануся, эта, правда, была живее всех, потому что временами вздрагивала и чмокала губками. Немко прокрался к Сапеге и схватил обезьянку, та доверчиво прильнула к нему. Они благополучно выскользнули из палаты и вдруг столкнулись в сенях с одним из гулён, выходившем, должно быть, по надобности. Им оказался тот самый одноглазый сотник, который позорно стравливал их для боя. Воистину сегодня судьба давала возможность расквитаться со своими обидчиками. Ананий не позволил сотнику долго пялиться на возникшее видение и нанёс такой удар, что тот с криком повалился на пол. Времени, пока гетманские гости стряхивали хмель и приходили в себя, оказалось достаточным, чтобы приятели исчезли. Собутыльники осмотрелись, не нашли ничего подозрительного и, посоветовав своему товарищу крепче стоять на ногах, снова завалились спать. Мысль, что кто-то может набраться наглости и забраться прямо в их логово, не пришла даже в голову.

Исчезновение Зануси обнаружилось лишь утром, гетманская свита металась по лагерю в поисках проказницы, пока кто-то из дозорных не увидел её прыгающей на крепостной стене. Сапега был в ярости, таким его ещё никто не видел, опасались, что в гневе он отправит виновников на крепостные стены, чтобы добывать любимицу, и трепетали от страха. Тут и вспомнили о ночном происшествии. Побитый сотник рассказал о своём обидчике, в нём без труда узнали чёрного всадника. Шляхтичи из свиты загорелись отвагой, выразили готовность сейчас же пока рать наглеца и потрясали оружием. Вопреки ожиданиям никто не охладил их пыла, тогда они стали коситься друг на друга в надежде, что кто-то сделает первый шаг, после чего можно будет самим рваться вперёд, не опережая. Но нет, то были опытные чиркуны, первого шага никто не делал, все продолжали кричать, оставаясь на месте. «Я пошлю ему вызов», — сказал один. Ему возразили: «Достойно ли вельможному пану сражаться с хлопом, как с рыцарем? Да и примет ли его вор, способный вершить свои дела только по ночам? Нет, это быдло нужно укараулить и засечь кнутом! Не кнутом — огнём и железом, пся кошчь!»

— Что за болтуны окружают твою милость! — возмутился Лисовский. — Они, верно, также вели себя и во время приступа.

Сапега был слишком расстроен, чтобы обращать внимание на насмешку, Лисовский попытался его успокоить:

— Не кручинься, ясновельможный, я тебе другую Запуск» подарю, не такую мохнатую.

— Придержи язык, пан Александр!

Досада гетмана усугублялась тем, что ранее он не раз пенял Лисовскому за небрежности в сторожевой службе, а теперь подал плохой пример сам. Ну, ничего, урок не пройдёт даром, ночная стража поплатится за свою беспечность, он казнит всех до одного, это напомнит о долге службы даже самым нерадивым. Лисовский будто прочитал его мысли и сказал:

— Паны из твоей свиты грызут удила от нетерпения, пополни их нынешними стражниками и отдай мне. С их помощью я выманю проказливых москалей из крепости и приведу к тебе до захода солнца. Казнить ротозеев всегда успеешь.

Скоро перед крепостью появилось несколько разнаряженных панов. Они стыдили защитников за ночной набег и всячески задирали их, стараясь выманить из крепости. Особенно выделялись два гусара с блестящими крыльями за спиной. Те горячили коней, подбоченивались, крутили усы и кричали густыми голосами:

— Верните обезьяну, тати подлючие, не то худо будет!

— Для нас худо не чудо, — неслось со стен, — можем накидать тоже.

В ответ раздавались новые угрозы.

— Чего это паны за тварь бесятся? — недоумевали некоторые.

— Она у них навроде гетманши, — вразумляли их.

— Така маленька, как щеня...

— В Польше не бывает больше. Энти, что с крыльями, и вовсе на кур громоздятся, прочие со змеями живут, оттого не говорят, а пшикают...

— От вас самих, пся крев, кроме поганого лая, ничего не слышно, — неслась ответная ругань.

То была перебранка с показной злобой, точили языки, не более. Положение резко изменилось, когда показались два всадника с длинными булавами. Такими казались издали казацкие пики с насаженными головами — свирепый Лисовский приказал казнить двух пленников и преподнести их головы в дар защитникам. Негодующий вопль пронёсся по крепости, этот уже исторгся из самого сердца. Горячие головы предлагали немедленно казнить всех пленных ляхов, а заодно столь милое гетманскому сердцу «щеня». В этом всеобщем праведном гневе слышались голоса недовольных тем, что ночная выходка имела столь жестокую цену, Ананию приходилось ловить на себе их осуждающие взгляды.