Игорь Лощилов - Несокрушимые

Король проявлял явные признаки недовольства говорливостью канцлера. Всё это хорошо известно, убеждать в необходимости похода в Московию его не нужно. Речь должна идти уже о более конкретных вещах. Опытный Сапега почувствовал нетерпение его величества и быстро поправился. Предстоящий поход находит всеобщую поддержку у польской шляхты. Замелькали известные имена: киевский воевода князь Острожский, перемышленский кастелян Стадницкий, литовский маршал Дорогостайский, сендомирский староста Любомирский, брацлавский староста Тышкевич, Хмельницкий староста Струсь... Помимо природных польских панов принять участие в походе выразили желание немцы, венгры, запорожские казаки, татары...

От такого известия король посветлел лицом, его на строение улучшилось, и витавшая в воздухе гроза разрядилась. Благодушный настрой не разделял гетман Жолкевский, он сидел с мрачным видом и только выдержка старого солдата не позволяла подать рассерженный голос. Король всё же обратил на него внимание и спросил о причине недовольства. Гетман подлаживаться не стал, положение, по его мнению, не столь блестящее. Настоящих бойцов крайне мало, основная часть войска — неуправляемый сброд своевольцев и развратников, особенно венгры и запорожцы. Нет осадных орудий, плохо с порохом и провиантом...

— Довольно! — резко оборвал его король. — Эти причитания не делают честь вашему званию. Что толку жаловаться и повторять: нет, нет, нет... Сделайте так, чтобы всё было.

Жолкевский и глазом не моргнул, спокойно, как ни в чём не бывало, продолжил:

— Ваше Величество знает, что без тяжёлых осадных орудий такие крепости, как Смоленск, не берутся. Их нужно везти издалека...

— Мне что за дело? Везите хоть с того света.

Сапега счёл нужным вмешаться:

— Пан гетман проявляет излишнее беспокойство, нам известно, что Смоленск не намерен защищаться, да ему и нечем это делать: оттуда выведен почти весь гарнизон и отправлен на усиление Скопина. Его Величеству вообще достаточно обнажить саблю, чтобы Московия покорно склонилась перед нами.

— Пан канцлер может слушать кого угодно, я же доверяю только надёжным источникам,— буркнул Жолкевский.

Первым московским боярам трудно подать весть, хотя у нас есть свидетельства и из такого источника. Несколько бояр вкупе с другими весьма достойными людьми обратились с письмом, в котором призывают Ваше Величество спасти их землю от полного разорения, — заметив недоверчивую усмешку Жолкевского, Сапега добавил: — Привёзший письмо здесь и может лично засвидетельствовать их нижайшую просьбу.

Сигизмунд согласно наклонил голову, и в палату вошёл Гонсевский, за которым следовал Молчанов. Изящно поклонившись, Гонсевский посторонился, пропуская Молчанова вперёд. Тот пал на колени и возопил:

— Великий государь, явись спасителем нашего народа, Москва желает целовать крест на верность твоему величеству.

Король улыбнулся.

— Поднимись, добрый человек, — сказал он, обращаясь к Молчанову, — просьбу наших русских братьев мы внимательно рассмотрим, а пока...

— А пока сделай милость и прими наше скромное подношение.

Молчанов стал расстёгивать кафтан. Присутствующие осуждающе закачали головами: мало того, что невежда перебивает короля, он ещё осмеливается раздеваться в его присутствии. Но Сигизмунд движением руки погасил недовольный ропот. Молчанов, сняв кафтан, сунул его Гонсевскому, который развёл руками, прося извинения за плохо воспитанного посланца, а сам принялся разматывать обёрнутую вокруг туловища холстину. Справившись с этим делом, он выказал намерение самолично вручить её королю, однако был решительно остановлен велижским старостой — согласно дворцовому этикету, король мог брать что бы то ни было только из рук своих подданных. Гонсевский возвратил кафтан Молчанову, взял у него холст и развернул перед королём. Тот не смог удержать изумлённого возгласа. Гонсевский, нисколько не смущаясь, распорядился поднести свечи поближе, чтобы лучше рассмотреть разворот. Участники совещания тянули головы и кляли Гонсевского, обрёкшего их на унизительное томление, а тот, не обращая на них внимания, действовал по своей задумке. Судя по всему, увиденное произвело на короля весьма отрадное впечатление, он милостиво глянул на Молчанова и протянул ему руку для поцелуя. Лишь потом обратился к сановникам:

— Не правда ли, это любопытно, господа?

Гонсевский повернул холст, и господам ничего не оставалось делать, как выказывать своё восхищение вслед за королём. Увиденное стоило того: на холсте был изображён Сигизмунд, увенчанный шапкой Мономаха!

— Вашему Величеству очень подходит сей убор, — выразил общее мнение Симонетта. Лишь Жолкевский пробурчал насчёт того, что надеть эту шапку будет не так просто. Тогда Молчанов, повинуясь лёгкому толчку Гонсевского, снова бухнулся на колени и вскричал:

— Прогони узурпатора Шуйского, приведи своё славное войско, сядь о конь и сделай... — от избытка чувств он подавился слюной и запнулся.

— И сделай ход конём, — громко сказал Гонсевский, разрядив возникшую было неловкость.

Король рассмеялся, а вместе с ним и всё окружение. Вопрос о походе на Москву был решён окончательно.

От Москвы на запад не было города важнее Смоленска, он являлся торговым мостом в Европу и центром края, соседствующего с недружественным соседом, от которого приходилось держать на замке западные рубежи. Ключ от замка как раз и находился в Смоленске. Русские правители хорошо понимали значение ключ-города, заботились об его укреплении. Умнее и дальновиднее всех оказался Борис Годунов, приказавший соорудить там сильную каменную крепость взамен прежней деревянной. Строил её Фёдор Конь, отличившийся до этого на сооружении Белого города в Москве. Царский приказ был выполнен отменно: крепость, возведённая в 1602 году на левом холмистом берегу Днепра, имела 38 башен, а по протяжённости уступала лишь Великой китайской стене и кирпичной ограде вокруг Константинополя, но была гораздо сильнее последней.

Русский строитель готовил своё детище к условиям самой жестокой битвы. Для фундамента копали котлованы глубиной в две и шириной в три сажени. Эти огромные ямы проливали известковым раствором, затем набивали булыжником, его заливали жидкой глиной, на неё снова лили извёстку, далее шёл кирпичный щебень и новый слой булыжника — так слой за слоем на все пять метров. На этаком фундаменте делался 3-метровый цоколь из крупного бутового камня, над ним кирпичная кладка (на некоторых участках до 11 рядов!), затем каменный валик и снова кирпичная кладка, завершающаяся нарядными двурогими зубцами. Высота сооружённых подобным образом стен достигала 15 метров, а над ними поднимались красавицы-башни, самая высокая из которых, Днепровская, имела почти 40-метровую высоту. Это позволяло использовать четыре уровня защиты: подошвенный бой у цоколя, затем два средних боя и верхний. Много разных инженерных хитростей устроил Конь: снаружи стен на расстоянии восьми метров сделал глубокие ходы для прослушивания земляных работ противника, установил опускаемые железные решётки на воротных башнях и подъёмные мосты, придумал навесные бойницы, через которые было сподручно метать камни и лить смолу на толпящихся под стенами врагов.