Виктор Юнак - Тамбовский волк

Начало июля 1917 года — пожалуй, первый момент истины для большевиков, наступивший после победы Февральской революции. Неудачная попытка государственного переворота едва не стоила жизни всей партии. Ведь тогда большевики были пока ещё на задворках социалистического движения. Так, на I съезде крестьянских Советов в мае семнадцатого года было всего лишь девять представителей РСДРП(б), а на I съезде рабочих и солдатских Советов в июне семнадцатого — всего лишь 105 делегатов из 1090. Да и в самих Советах заправляли меньшевики и эсеры, которые были на первых ролях и во Временном правительстве. Поэтому не мудрено, что любое недовольство проводимой правительством политикой автоматически списывалось на оппозиционеров-большевиков. И когда 3-4 июля в Петрограде вспыхнули стихийные волнения солдат, матросов и рабочих, в этом тут же обвинили большевиков. Справедливости ради нужно отметить, что последние не сразу определились с отношением к этим волнениям, но в конце концов возобладала точка зрения одного из большевистских вождей, Льва Каменева:

— Раз масса выступила на улицу, нам остаётся только придать этому выступлению мирный характер.

Однако и на этот раз, как и всегда в России, без кровопролития не обошлось. Подавление же беспорядков привело и к временному разгрому коммунистов.

По улицам столицы разъезжали грузовики с вооружёнными солдатами и матросами с развевающимися красными флагами. На одном из грузовиков висел плакат со словами: "Первая пуля — Керенскому!".

Кстати, Александру Фёдоровичу Керенскому в тот день по-настоящему повезло. Вооружённые матросы прибыли к зданию министерства внутренних дел, где почти целый день Керенский заседал вместе с другими министрами. Пытавшихся прорваться в здание большевиков остановили привратники.

— У нас есть приказ арестовать Керенского! — решительно произнёс старший из прибывших.

— Господин министр-председатель буквально несколько минут назад отбыли на железнодорожный вокзал, — ответил один из привратников.

Обвешанные пулемётными лентами люди почему-то безоговорочно поверили безоружным привратникам и, вернувшись к грузовику, скомандовали мчаться на вокзал в Царское Село. Но и туда они опоздали буквально на несколько минут, увидев лишь хвост уходящего поезда, в котором ехал Керенский.

6 июля правительственные войска захватили бывший особняк балерины Матильды Кшесинской, где находился штаб большевиков. Была закрыта газета "Правда" (впрочем, опять же, справедливости ради, спустя всего лишь несколько дней главный большевистский орган вновь начал выходить, правда, под другими названиями: "Рабочий", "Рабочий путь" и т.п.). Глава Временного правительства подписал приказ об аресте главных смутьянов. Среди руководства большевиков прокатилась волна арестов: в тюрьме оказались Лев Каменев, Анатолий Луначарский, Александра Коллонтай... Ленина и Зиновьева обвинили в том, что они не только проехали через Германию, но и получили от немцев крупные суммы денег. Поняв, что им угрожает смертельная опасность, оба вождя предпочли скрыться в шалаше на станции Разлив.

Лидер меньшевиков Церетели обозначил эту попытку государственного переворота следующими словами: "Это не только кризис власти; это — кризис революции. В её истории началась новая эра". С этими мыслями, но, естественно, в собственной трактовке, согласился и Ленин, уже укрывшийся в шалаше от ищеек Временного правительства: "4 июля ещё возможен был мирный переход власти к Советам... Теперь мирное развитие революции в России уже невозможно, и вопрос историей поставлен так: либо полная победа контрреволюции, либо новая революция".

Но преследования большевиков начались не только в столице. Телеграммы о немедленном аресте всех представителей РСДРП(б), кто будет замечен в антиправительственных и антивоенных митингах и демонстрациях, разлетелись по всей стране. Дошёл такой приказ и до Тамбова. Заместитель начальника Тамбовской милиции Александр Антонов самолично возглавил отряд по контролю за беспорядками в городе.

На события 3-5 июля тамбовские эсеры и часть меньшевиков отреагировали специальным выпуском местных "Известий" с разгромными антибольшевистскими статьями. Выступали с такими же погромными речами и многие ораторы. Так, на военном Пороховом заводе (точнее, номерном заводе №43) выступил известный в Тамбове эсер доктор Чарноцкий, приехавший туда за мобилизованными. Он знал, куда ехал. Один из самых многотысячных по количеству на нём работающих заводов Тамбова, тем не менее, имел очень маленькую коммунистическую ячейку, и Чарноцкий поэтому вполне обоснованно считал, что его слова упадут там на благодатную почву. Так оно, по сути, и было, с маленьким, впрочем, исключением: один из будущих тамбовских коммунистических лидеров Гаврилов и его товарищ Носов не побоялись выйти перед оратором и воскликнуть:

— Мы хотели бы, чтобы почтенный доктор знал — и на нашем заводе есть большевики. Вот мы, например. Пусть наши товарищи, кто здесь присутствует, скажут, что мы шпики.

Рабочие дружно занекали. Чарноцкий, немного спасовал от такого непредвиденного им поступка двух не очень молодых рабочих, но быстро взял себя в руки:

— Мне известно, господа, что на вашем заводе нет шпиков. И уж точно вы, господа-товарищи, во всяком случае, не германские шпики, а рабочие завода №43.

Под одобрительный гул и лёгкий смешок присутствующих, Чарноцкий раскланялся и сошёл с трибуны.

Впрочем, на территории завода коммунисты могли чувствовать себя в относительной безопасности. За пределами же своих предприятий им следовало быть гораздо осторожнее.

Захар Устинович Подберёзкин вернулся с фронтов первой мировой членом партии большевиков. Штык в землю и братание с немцами — вот чем занимался он и его товарищи в последние месяцы. Затем он просто взял и ушёл. Ушёл в тыл. Вернулся в родной Тамбов и сразу же явился в губернский комитет РСДРП(б). Ознакомившись с его биографией, его тут же кооптировали в члены губкома и ввели в губернский Совет рабочих и крестьянских депутатов. И вот первое настоящее испытание выпало на долю Захара Подберёзкина. Он ходил по лезвию ножа, зная о существовании указа об аресте любого большевика, замеченного в подстрекательстве к беспорядкам. Но Захар любил рисковать — это разгоняло в его жилах кровь и насыщало его дух и тело новой энергией борьбы.

На рабочей окраине Тамбова собрался митинг, в котором участвовало две-три тысячи рабочих. Правда, не все из них сочувствовали большевикам. Немало было просто любопытных. Тем не менее, сам факт их присутствия на митинге позволял надеяться на то, что в будущем они вольются в ряды большевиков. Место было выбрано довольно удачно: с двух сторон находились заводские корпуса, с третьей стороны шумели ветвями на ветру деревья в парке. И лишь одна-единственная улочка соединяла это место с центром города.