Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов

— Зря смеёшься, гяур. Абдаллах в набег ушёл. Уже гонец прискакал, что назад воинство идёт. С добычей. Праздник у нас будет. Богатая добыча у Абдаллаха, да и за вас троих выкуп не малый получим.

— А если не получите? — Фёдор обернулся, глянул в глаза конвоира. Аббас — воин немалого роста, на голову выше Фёдора, богатырского сложения, в сероватой побитой пулями бекеше, надетой поверх кольчуги. Лицо его до самых глаз покрывала невероятно чёрная, кучерявая борода.

— Тогда все мертвы, казак.

Воинство вернулось из набега следующей ночью, под утро. Гортанные вопли всадников, топот конских копыт, грохот повозок заполнили площадь в центре аула — место, где располагалась мечеть, эшафот и обмазанная глиной темница.

— Салам, Аббас!

— Салам, Абдаллах!

Фёдору ничего не видел через прореху в стене. Костерок дозорных горел в стороне. Фигуры абреков терялись на фоне тёмной горы. Слова заглушал топот, грохот и конское ржание. Фёдор напрягал все силы, чтобы разобрать смысл чужой речи.

— Всё трое на месте? Живы?

— Да...

— И священник, тоже жив?

— Жив пока...

— Цица — торгаш приедет — всех ему сдадим.

— И этих?

— Нет, Аббас. Этих Аллах уже призвал. Им — завтра срок.

— А сейчас?

— Сейчас их — на цепь. Завтра пир. Потом дело. Цица приедет. Смотри, как следует!

Их завали Бакар, Исмаил и Магомай. Все были молоды, голубоглазы, как волчата из одного помёта. Бакара положили в углу хижины. Тюремщики не стали надевать на него кандалы. Бедный Бакар не смог бы сбежать из плена, даже если б захотел. Он потерял обе ступни. Они были отсечены ниже колена. Кровь уже не текла. Кто-то замотал кровоточащие обрубки тряпьём. Юное бледное лицо Бакара могло бы показаться мёртвым, если бы не бисеринки пота, покрывавшие щёки и лоб.

Исмаил, самый молодой из троих, плакал. Слёзы непрерывным потоком текли по его испачканным кровью щекам. Он был красив свежей девической красотой. Против обычаев этих мест, юноша не сбрил волос на голове. Шелковистые тёмные, опалённые огнём локоны, волнами рассыпались по его спине. Украшенная серебряным шитьём чуха, порезанная и прожжённая, была надета прямо на голое тело. На узорчатом наборном поясе болтались пустые серебряные ножны, украшенные изящным чернением.

— Бакар, мой бедный Бакар... — бормотал Исмаил, отирая рукавом холодный пот со лба брата.

«Княжеские сыновья?» — подумал Фёдор.

Магомая, старшего из троих, привели в темницу скованным. Кандальная цепь, соединявшая ручные кольца с ножными, не давала воину распрямиться. Он шёл короткими шажками, вдвое согнувшись, словно придавленный к земле непомерной ношей. К чугунному обручу, сжимавшему его шею, короткой цепью крепилось пушечное ядро. Магомай старался придерживать его иссечёнными и исцарапанными ладонями. Но, даже в таком печальном положении, фигура Магомая источала мощь и величие. Могучие мускулы бугрились на плечах и спине его. Во взоре ещё не потух азарт боевой схватки. Следом шагал внимательный Насрулло. Дуло его замечательного ружья турецкой работы упиралось Магомаю в поясницу.

— Не приковывай меня к столбу, — пророкотал Магомай. — Не убегу, мальчишек не оставлю одних вам на растерзание.

— Абдаллах тебе не верит, Абдаллах тебя боится, — отвечал Насрулло. Тюремщик прикрепил свободный конец кандальной цепи к одному из колец на столбе, запер тяжёлый замок.

— Живи до вечера, шакалий вожак, а потом...

— Не скули, щенок. Скажи Абдаллаху: порву и его, и всю его свору, — прорычал Магомай.

Едва лишь дощатая дверь затворилась, он улёгся на солому рядом со столбом. Оттолкнув Кузьму ногой, как собачонку, Магомай мгновенно заснул. Он прижимал ядро к груди, как прижимает к себе молодая мать новорождённого первенца. Фёдор и Кузьма застыли, растерянно глядя на спящего пленника.

— Дайте воды, — попросил Исмаил. — Хоть немного воды.

Фёдор протянул ему полупустой кувшин.

— Твой брат не проживёт и дня. Так что ты уж пей сам, парень, — проговорил казак.

— Нам надо жить. Нас не убьют. Отец заплатит выкуп и заберёт нас, — так приговаривал Исмаил, протирая влажной ладонью неподвижное лицо Бакара.

— Нас не убьют... — снова и снова повторял он.

В ту ночь Фёдор не сомкнул глаз. Шум за плетёной стеной не утих и на рассвете. Когда развиднелось, казаку удалось рассмотреть причину ночного стука и грохота. За одну лишь ночь трудолюбивые руки установили на пустом до этого эшафоте дыбу и плаху.

— Господи, помилуй! — прошептал Кузьма. Солдат сидел на соломе рядом с Фёдором, плечом к плечу и так же, как казак, всматривался в рассветную серь.

— Не дай нам, господи, видеть это, отведи!

Ближе к полудню в дверь просунулась лохматая папаха Насрулло. Тюремщик поставил на пол рядом с дверью щербатый кувшин. Рядом положил лепёшку завёрнутую в листья подорожника — одну на всех.

— До ветру веди, — рявкнул Фёдор.

— Не ешь ничего, а на улицу всё просишься, — ехидно ответил мальчишка. — Видно, много в казацком теле дерьма накапливается за жизнь...

— Ты веди, веди, не рассуждай! Иначе я прямо тута... Эй, Аббас! Веди меня, а то пацанчик твой боится.

Над крышами курились дымы. Фёдор смотрел, как их сероватые струйки уходят в безоблачное небо. В ауле готовились к празднику. По немноголюдным обычно улицам туда и сюда сновали женщины. Заслышав бряцание кандалов, узрев суровый лик Аббаса, они все без исключения устремляли взгляд в землю. Даже старуха, нечаянно встреченная ими в узком переулке между глинобитными стенами сараюшек, опустила голову, поспешно убирая под тёмный платок белые космы.

Они вышли на край аула, на выпас. Сюда Аббас поочерёдно водил пленников на прогулку. В тот день здесь тоже царило оживление. По полю носились всадники на лихих скакунах. Загорелые лица, перечёркнутые блеском хищных улыбок, звон конской сбруи, свист нагаек, гортанные вопли, мелькание и блеск клинков разрушили умиротворённый покой горной долины.

— Джигитуют? Не навоевались разве? — усмехнулся Фёдор.

— Настоящий абрек всегда на коне, всегда в бою. Кони наши неутомимы, как и наши воины. Война — наше дело, битва — наша жизнь... — вещал Аббас. По временам его речи становились совсем бессвязными, превращаясь в гортанный вой. Всадники в папахах кружили по выпасу, то свешиваясь всем телом с седла, то становясь на него ногами. Многие могли пролезть под брюхом у лошади, не умеряя быстроты её бега. Фёдор смотрел, как джигитуют исконные враги его народа словно сквозь пелену тумана. Вековая ненависть мутила его разум.

«Соколик, где ты, дружочек?» — думал казак. Грудь его снова сдавила забытая было тоска. Та самая тоска, что неделю назад выгнала его из штаба Ермолова в дозор, на поиски приключений.