Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов

— Зачем же ты, дядя, так долго на брюхе Казбека прохлаждался?

— Задание имел специальное. Оберегал жизнь очень важной особы, приближённой к самому Лексею Петровичу Ярмолову. Но это — тс-с-с-с — не для твоих соплячьих ушей...

Фёдор насторожился. Лелебей Чуб славился среди казаков беспутностью нрава, склонностью к пьянству и грабежам. Даже собственной хаты не имел казак Чуб. Жена его померла молодой, сыновья сгинули один за другим в набегах на прикаспийские крепости. Хата казака годами пустовала пока разом не сгорела от неведомых причин, пока одичавший хозяин её таскался за Терек, добывать аманатов. Так и стал Чуб обретаться по углам у сердобольной родни. На станице бабки пугали Чубом непослушную детвору. А Чуб так и жил сам по себе и всё имущество его заключалось в богатой одёже, драгоценном клинке дамасской стали да огромной, мышиной масти и смешанных кровей кобыле по кличке Кума.

— За что ж тебя подвесили? С какими злыднями ты связался, дядя?

— Да гнались аж от самого Коби. Так пристали — не отвяжеси, от демоны злые...

— Кто ж такие?

— Э, да так парень... Татарва. — Чуб уже натянул на огромную лапищу алый сапог и полез в чрево соломенной кучи. Недолго рылся он в ней, сопя и смачно отплёвываясь, пока наконец не извлёк простецкие деревянные ножны, отделанные свиной кожей.

— От она, моя Ксюнечка... лапонька моя... От, удалось мне, старому, уберечь тебя от татарских лап грязнючих. От схоронил я тебя в стожке вовремя!

То была знаменитая шашка Лелебея Чуба — Ксения. Та самая шашка, которую бесшабашный вояка выменял у уцмия Кара-Кайтагского [21] Уцмийство Кара-Кайтагское - в начале девятнадцатого века часть территории современного Дагестана, примыкающая к Каспийскому морю. на целый гарем прекрасных невольниц, добытых им по ту сторону Каспия, в Туркестанских степях.

— Так ты от самой Коби бежишь, дядя? — осторожно спросил Фёдор.

— От самой... — эхом ответил Лелебей, осторожно покалеченным мизинцем правой руки пробуя голубоватое лезвие Ксении. — Полтора года просидел там... летом лишь камни кругом, зимой — снегу навалит аж по самую шею, ни пройти ни проехать. Ни единого храма поблизости, чтоб христианская душа могла к Господу честь по чести обратиться. А вокруг на десятки вёрст одни татары. Одна радость — в Дарьяле побывать. Тамошний командир, Жорка Разумов, хоть и из дворян, но ничего, не гордый. С нашим братом, казаком, водки не брезгует выпить. Знаешь его, Федя?

И Лелебей бросил на Фёдора острый, испытующий взгляд.

— Знаю, дядя, бывал в Дарьяле. Только зачем же ты бежишь в Грозную длинной дорогой? Почему бы не отправиться тебе через Дарьял? Так путь и короче и безопасней. И главное: почём ты знаешь, что Лексей Петрович нынче именно в Грозной обретается?

— От допрос-то учинил! Честь по чести! А то как же? Откуда взяться вере, если видишь перед собой старого дедова товарища! Про то, что генерал Ермолов Грозную крепость строит, всему Кавказу известно. Татары толкуют о том, что Лексей Петрович на месте нынешней крепости семь али восесь аулов пожёг.

И Лелебей принялся загибать толстые пальцы:

— Чегана, Алхан-Юрт, Хан-Кала, Кули-Юрт, Турти-хутор, Сарачан-Юрт, Мамакин-Юрт, Делак-Юрт, Янги-Юрг, Сунженский... Сколь всего-то получилось? А, парень?

— Кули-Юрт Алексей Петрович не приказывал сжигать. Я сам там был, видел...

— От настали времена, чернее ночи. Я потому и потащился в Грозную через Богом проклятую Мамисонскую долину, что знал наперёд: вся татарва в ней повымерла. Да и дожди эти так и льють, так и льють, словно ангелы небесные решили адское пламя навеки загасить. Однако ж не вышло. Только обвалы да оползни перегородили дорогу из Коби на Моздок и Грозную. Выходит так, что этим путём надо идти. А здеся чего? Ни единой живой души не осталось, дорога от камней чистая. Вот и попёрся я, старый дурень. От не повезло — так не повезло. Едва лишь мы с Кумой Мамисонский перевал миновали, как приняли они нас честь по чести...

— Кто принял-то, дядя? И зачем тебе понадобилось в Грозную бежать?

— В Грозную бегу за подмогой. Потому как не в мочь нам стало в Коби обретаться. Те, кто жив ещё, шибко голодают. Этери-ханум умолила меня... Эх, не видывал я бабы добрее её. Всем хороша! И не старая, и чернобровая. Одно лишь плохо — не вдовая пока и не нашей веры. Не то б женился. Ей-богу женился! Не покидая Коби!

— Не вдова, говоришь?.. — дробный топот помешал Фёдору задать вопрос.

— Прячься, олух. Это они вернулись. Подвесили-то живого, чтоб подумал. Чтоб решился указать тропу, ведущую внутрь крепости... а так...

Фёдор не стал слушать. Он выбежал наружу. Соколик дожидался неподалёку. Казак успел выдернуть из седельных сумок ружьё, пистолеты и лядунницу с патронами, успел шепнуть коню:

— Прячься, братишка...

Успел вернуться в башню до того, как всадники миновали полуразвалившиеся ворота древней крепости.

Лелебей исчез. На куче соломы в углу Фёдор обнаружил лишь пустые деревянные ножны.

— Эй, дядя! — позвал казак.

— Не ори, олух! — Лелебей сидел на стропилине, на том самом месте, где несколько минут назад Митрофания оставила на тёмном дереве памятную зарубку.

Он успел вскарабкаться наверх, зарядить ружьё и пистолеты.

— Помнишь ли, как целиться, дядя? — спросил Лелебея шёпотом. — Если не помнишь, подскажу: целься в головы...

— Помню ли? — усмехнулся Чуб в ответ.

Они выстрелили разом, едва лишь враги вбежали под своды башни. Двое врагов пали на примятую солому, прямо на пороге. Третий рухнул в дверях, сражённый ружейной пулей.

— Сколь же их было всего? — нашёптывал Фёдор, перезаряжая оружие. — Не семеро ли? Если так, то перед башней ещё четверо топчутся...

Но врагов оказалось намного больше. Фёдор и Лелебей не раз и не два перезаряжали пистолеты и ружьё. Целились метко. На прошлогодней соломе у них под ногами лежало не менее пяти мертвецов. Раненые стеная отползали наружу башни, за дверь.

— Слава Господу, пистолетов и ружей у них нет, — бормотал Лелебей, всякий раз истово крестясь перед тем, как совершить очередной выстрел.

Стрела попала Лелебею в шею, под подбородок. Пронзила насквозь. Когда Чуб начал клониться наперёд, чтобы рухнуть лицом в окровавленную солому, Фёдор увидел кованое остриё, торчащее у него из затылка.

— Прощай, дядя, — прошептал казак.

— Эй ты! — позвали его из дверного проёма на языке нахчи. Голос звучал уверенно. В интонациях говорившего чувствовалась привычка повелевать. — Слезай на землю, и мы даруем тебе жизнь! Я знаю тебя, ты служишь Ярмулу и в кармане на груди хранишь пропуск от него. Слезай, и я пощажу тебя во имя дружеского договора с Ярмулом.

— Кто ты? — ответил Фёдор. — Назови своё имя!