Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов

— Ты видишь, мой народ воюет, — утолив голод, владетель Коби снова заговорил на русском языке. — Нас убивают вражеские пули и чума. Настали чёрные дни. Теперь голод угрожает нам. Стены моей крепости осаждены бандами врагов. Мои владения опустошены чумой. Ярмул, мой друг и родственник, послал мне на помощь войска. Но они погибли, едва достигнув стен Коби. Ты слышал, вчера здесь шёл бой... В нём погибли те русские солдаты, что не умерли в дороге от чумы. А ты выжил, ты дошёл. И теперь...

Абубакар умолк. Сотрапезников придавила чугунная плита молчания. Из полумрака залы появилась бесшумная фигура служанки. Женщина поставила на стол высокий кувшин и кубки.

— Хвала Аллаху! — Оча решился нарушить тяжёлое молчание. — Запасы вина ещё не иссякли в твоих подвалах, Абубакар!

— Нам осталось лишь перепиться с горя. — Владетель Коби горько усмехнулся. — Но нет! Не бывать тому! Достославный предок Мажита, великолепный Салтан-мурза, воспетый в наших преданиях, не падал духом. И в дни тяжёлых испытаний не предавался унынию и пьянству. Выстоим и мы! Наполни кубки, Оча! Выпьем за победу — надёжную спутницу отважных! А завтра я должен решиться... Решиться отпустить единственную дочь с этим иноверцем в чужие края, во власть неизвестной судьбы.

— Как чудесно, Педар-ага! — причитал Мажит. — Я вспоминаю Лорс и его доброго хозяина, уютный дом, хорошую еду. Сколько дней минуло с той поры? А сколько нам довелось пережить за это время! Наслаждайся, Педар-ага! Получай удовольствие в предвкушении больших радостей — завтра нас представят Этэри-ханум и Сюйду.

— Эк тебя разобрало-то! — усмехнулся Фёдор. — А ведь я заметил — ты-то вовсе вина не пил в отличие от хозяина и его воеводы. Эк, трезвость-то прославляли громогласно, а сами... Три кувшина опустошили! А воевода-то, воевода!

— Аллах не велит нам вкушать...

— Да ладно! Оставь! — Фёдор вскочил с кровати.

Владетель Коби разместил их с отменным удобством, в покоях достойных княжеских персон. Тут была и огромная кровать под балдахином из старинной парчи, и персидские ковры, и груды вышитых шёлком подушек. Весёлый огонь в очаге хорошо прогрел сравнительно небольшую опочивальню.

— Не пристало приличному человеку хулить хозяев, ночуя под их кровом, — назидательно молвил Мажит.

Но казак не унимался.

— А воевода-то — ни дать ни взять главный евнух в серале Кюринского хана! Ишь кольчуга-то — звяк, а сабля-то — бряк! Диву даюся, как одышливому толстяку сил достаёт этакую тяжесть на себе таскать! Жирный боров! Бурдюк с топлёным салом!

— Зачем ругаться, Педар-ага? Посмотри: добрые хозяева тебя, христианина, на мягкой перине спать уложили... — сонно лепетал Мажит.

— Да что мне эти перины! Я солдат. С малолетства приучен ночевать в степи среди ковыля иль под камнем придорожным. И не надо мне постели уютней, чем копна прошлогодней соломы! Эй, аккинец!..

Но Мажит уже спал. Грамотей свернулся калачиком на тёплой перине, укрывшись шёлкотканым хозяйским одеялом с головой.

Фёдору не спалось. Казак метался между огненным чревом очага и забранным слюдой, узким оконцем. Странная тоска давила его, предчувствие скорой беды терзало душу. Он то хватал в руки кувшин из начищенной меди, стараясь рассмотреть в его полированной поверхности своё отражение. Нет ли признаков чумной лихорадки? Не болезненный ли бред терзает его? Фёдор укладывался на ковёр перед очагом. Надеялся, что жар пылающих поленьев изгонит из тела зябкую усталость, поможет заснуть. Но благодать сна снизошла на него только под утро.

Фёдор заснул на ковре, перед потухшим очагом. Спал крепко без сновидений и не проснулся б до вечера, если бы не пронзительные звуки боевого рога — то Оча созывал на стены воинство княжества Коби.

— Я не решалась будить тебя, — сказала женщина по-русски. Она сидела в кресле, бросив красивые руки на резные подлокотники кресла. Её змеящиеся по груди косы, миндалевидные глаза, тёмно-синий с золотом бархат наряда, блестящие каменья колец и серёг в обрамлении красновато-жёлтого металла, витой серебряный обруч на лбу, украшенный причудливыми подвесками, — всё это великолепие казак смог бы рассматривать вечно, но женщина вновь заговорила.

— Что смотришь? — Она улыбнулась. — Думаешь, я — сонное наваждение?

— В жизни своей не видал женщины красивее вас, госпожа, — пробормотал Фёдор.

Она снова улыбнулась. Печальная улыбка сделала её прекрасное лицо сказочно красивым.

— Слышал ли ты звуки рога? То мужественный Оча созывает нас на битву. Но сражение будет проиграно, если нам не удастся сохранить наш род.

— Госпожа, я готов сражаться, я солдат, но...

— Пали мои сыновья и их наставник, опора нашей семьи, мужественный Магомай. Горе поселилось под кровом моего дома. Мой муж, Абубакар, болен. Отчаяние и страх терзает его душу.

— Этэри-ханум?

— Этэри явилась к тебе, христианин. Этэри, в нарушение наших обычаев, пришла к тебе в комнату с мольбой...

Она поднялась на ноги. Фёдор вскочил. Он был бос, одет лишь в исподнее. Срамота. Этэри-ханум, угадав его чувства, отвернулась, сдёрнула с высокой спинки кресла белую чадру. Она медленно укутывала тяжёлым шёлком голову и плечи, дожидаясь, пока казак не наденет сапоги и черкеску. Золотые браслеты мелодично позвякивали на её запястьях. Этэри-ханум вновь обернулась, едва лишь он схватил лаковые ножны Митрофании.

— Я слышала, казаки нарекают оружие красивыми женскими именами, — в обрамлении белого шёлка чадры черты её лица наполнились скорбью. — Каким именем ты нарёк своё оружие? Анна? Ксения? Дарья?

— Митрофания...

— Красивое имя!

Этэри-ханум подошла к нему вплотную, ухватилась холодными пальцами за его руку, заговорила горячо:

— Я дам тебе лучшего из своих коней, я отдам тебе все свои украшения. Спаси мою дочь. Она — всё, что осталось от нашего рода...

Фёдор смутился. Так привлекательны и странны были черты её прекрасного лица. Блестящие, ореховые глаза были совсем близко, и страстная мольба читалась в них, и ласковая просьба о защите.

— Коли ваша дочка хоть немного походит на вас, то неудивительно... — брякнул Фёдор.

— Что? — встрепенулась она.

— Я не смею...

— Что? — она смотрела на него с трогательной надеждой.

— Я знаю, как сильно Алексей Петрович любит вашу дочь. И теперь, видя вас, я не удивляюся тому... Он затем и послал меня, чтобы я... ну... сделал то, о чём вы просите. И не ради награды... — Фёдор окончательно смутился.

— Алексей Петрович прожил у нас от осени до весны. Рождённая в Имеретинском царстве [28] Имеретинское царство - часть территории нынешней Грузии. , я девушкой попала в эти суровые места. Бывает так, что с октября до марта отсюда нет пути. Все дороги завалены снегом, по которому рыщут стаи голодных волков. Так было и в ту зиму. Он пожаловал к нам в ноябре, Ярмул — волк, видевший дождь. Первый снег уже пал, и зима шла за ним по пятам. Через несколько дней дороги стали непроходимыми. Мы ждали весны три месяца, и моя дочь, Сюйду, полюбила его. Да и как его можно не любить? Ты помнишь ли каким огнём глаза его горят?