Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

Исторический роман «Держава» посвящён российским событиям, происходившим в конце 19‑го начале 20‑го веков.

Восшествие на престол последнего российского императора, внешняя и внутренняя обстановка в стране, война с Японией, и на этом фоне — жизнь и судьба дворянской семьи Рубановых, чьи предки спасали Родину от полчищ Наполеона /Роман «Разомкнутый круг»/.

В романе описываются как реальные исторические личности: Николай Второй, Сипягин, Куропаткин; так и вымышленные герои: Рубановы, Зерендорф, Дубасов.

Перед читателем проходят образы либералов, которые считали, что «в России должно быть — как на Западе». И их антиподов, убеждённых, что «в России должно быть — как в России». Либералы называли их ретроградами, но они просто любили Родину и не хотели трагедии страны в результате необдуманных преобразований.

Это летопись переходной эпохи.

У каждого поколения свой взгляд на прошедшую эпоху. И каждый человек должен знать — «как было», чтоб понять — «почему так стало».

В книге показано лишь начало борьбы за Россию, в результате которой произошёл её крах. «Образованное общество» очень этому посодействовало, опомнившись тогда, когда разрушили страну:

написала Цветаева.

И от века в разных ипостасях повторяются: Мир и Война, Судьба и Родина, Жизнь и Любовь…

И всё это называется — ИСТОРИЯ…

Огромный барский дом гордо стоял неподалёку от склона горы, плавно опускавшейся к Волге.

У реки, в небольшой, местами обвалившейся каменной беседке, сидели два мальчика. На коленях одного из них, смуглолицего и черноволосого, лежал томик Батюшкова. Другой колотил палкой по воде, и с завистью поглядывал на курносого рыжего деревенского паренька в просмолённой лодке, который, то гордо хватался за вёсла, то, неумело скрывая испуг, вычерпывал из своего «крейсера» холодную осеннюю воду.

— Акимка, — обратился к черноволосому мальчику его брат, запустив свою палку, наподобие копья, в сторону терпящего бедствие моряка, — а вон за нами гуверняха идёт.

Насмешливые голубые глаза его окинули чуть полноватую фигуру брата и остановились на смуглом мечтательном лице.

Со вздохом захлопнув книгу, тот глянул в сторону лестницы, с кое–где выщербленными ступенями, на спускающуюся молодую женщину с зонтом над головой, и высунул руку из беседки ладонью вверх.

— Кажется, дождь пошёл, — произнёс он, любуясь жёлтой листвой деревьев, покрывающих склон горы от реки и до самой вершины.

— Господа! Маменька зовёт! — неожиданно сильным для такой худой особы голосом закричала гувернантка по–французски, ленясь спускаться до самой беседки.

Черноволосый с готовностью поднялся с каменной скамьи, уронив небольшую подушечку, на которой до этого сидел.

Брат его даже ухом не повёл, заинтересованно наблюдая за гибнущим матросом, с остервенением гребущим к берегу, и прикидывая, успеет ли тот причалить, или вода зальёт деревянную посудину.

— Маменька зовё–ё–т! — вновь завопила женщина, поскользнувшись на ступеньках, и со страхом ухватившись за мокрые металлические перила. Зонт её весело закувыркался по лестнице.

— Чего-о? — дурачась, приложил к уху ладонь светловолосый, с сожалением отвернувшись от удачно причалившего сопливого капитана.

— Глеб, хватит чудить! — одёрнул его брат, выходя из беседки и намереваясь поднять докатившийся до самой воды зонт.

— Чур, я, — помчался вниз по лестнице, пнув по пути упавшую подушку, но разломать зонт не успел, так как Аким первым подхватил его.

— Давай понесу, — безнадёжно предложил свои услуги Глеб, с уверенностью догадываясь, что зонта ему не видать.

— Дитё! — подражая няне, снисходительно произнёс Аким, придерживая под мышкой книгу, и отдуваясь, после крутого подьёма.

— Ой, Госпидя! — тоже копируя няню, взмахнул руками Глеб. — Нашёлся взрослый. Всего–то на два года старше. Зато я в свои десять лет, ростом почти с тебя, — показав язык для усиления аргументации, помчался к дому по выложенной камнем дорожке между желтеющих стриженой травой газонов с кругами вскопанных клумб.

Покачав головой, Аким не спеша побрёл к дому, зачем–то подмигнув стоявшему посреди пустого уже цветника, под огромной корявой акацией, бронзовому конногвардейцу, и поднявшись по каменным ступеням широкого крыльца, с трудом открыл солидную дубовую дверь с истёртой старинной медной ручкой.

Пожилой швейцар насмешливо взирал на него, перевесившись с перил лестницы, ведущей на второй этаж.

Переодевшись и умывшись, мальчики чинно вошли в большую залу, служившую гостиной, где на мягком просторном диване расположилась их матушка, курившая пахучую папиросу в длинном мундштуке. Её аккуратно и со вкусом уложенная причёска из тёмных роскошных волос, была перехвачена ниткой жемчуга. Карие глаза с любовью смотрели на сыновей, а рука с папиросой чуть дрогнула в сторону кресел с отлогими мягкими спинками, предлагая садиться.

— Как погуляли? — нежным, с чуть заметной хрипотцой, голосом поинтересовалась у ребят, лаская взглядом то одного, то другого мальчика. — А я всё утро делала прощальные визиты соседям, спасибо до дождя успела, — не слушая ответ, произнесла она, — правда, всего–то двух своих подруг и навестила, — рассеянно улыбнулась, затушив папиросу в пепельнице. — Как себя чувствуете? — легко поднявшись с дивана, поочерёдно потрогала их лбы. — Слава Богу, выздоровели. Доктор говорит, что всё нормально. А то ведь занятия пропускаете и в кадетском корпусе, — глянула в сторону светловолосого, — и в гимназии, — погладила по голове темноволосого сына. — Завтра едем в церковь, а послезавтра — в Петербург, — радостно произнесла женщина, чуть не захлопав в ладоши, — а то от скуки умрёшь в этой Рубановке. Идите в столовую и скажите, что скоро буду, — отпустила детей.

Отдохнув после обеда, братья занимались с гувернанткой сначала французским, а затем, на французском же языке, мадемуазель Камилла, звучным своим голосом, обучала барчуков светским приличиям:

— Вот, господа, свод законов светского человека, — потрясла она толстенным фолиантом в жёстком переплёте. — Этот труд Клеопатра Светозарская, — торжественно произнесла мадемуазель Камилла имя и фамилию своего кумира, — посвятила юношеству и развитию в молодых людях благовоспитанности, светского этикета и вежливости. И не стоит брать пример с личностей, получивших, благодаря романисту Тургеневу, кличку нигилистов. По их понятиям, быть деликатным и вежливым в отношении ближнего, значит соблюдать китайчские церемонии, — подняла свой голос до верхних пределов, строго глядя на светловолосого отрока, с упоением ковыряющего в носу. — Месье! — патетически воскликнула она по–русски. — Нынче мы, к горю нашему, видим между молодыми людьми таких, — указала пальцем на Глеба, — манеры коих до того грубы, что производят отвращение…