Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

В начале февраля, звёзды на небе расположились таким счастливым образом, что полковое начальство 145‑го Новочеркасского пехотного полка, ходатайствовало о присвоении чина подпоручика старшему унтер–офицеру Дубасову. Вскоре вожделенный офицерский чин оный унтер благополучно и получил.

Сначала он «гудел» с сослуживцами, затем, в офицерской уже форме, с шашкой, а не с тросточкой, сделал визиты друзьям и пригласил их обкатать и спрыснуть чинишку.

Встречу назначил у цирка Чинизелли.

«Интересно, почему у Чинизелли? — направляясь на санях к дому Бутенёвых, размышлял Рубанов. — Может, надумал совратить безвинную птичку, мадам Пальцапупу? — иронично хмыкнул он. — Да ещё сказал, что меня ожидает сюрприз…».

В доме Бутенёвых его уже ждали, и к удивлению Акима, кроме таинственно улыбающейся Натали, отмечать чинопроизводство Дубасов пригласил ротного командира подполковника Кускова и его пассию, сестру бравого капитана Бутенёва.

Дмитрий Николаевич и Зинаида Александровна сердечно поприветствовали подпоручика и сообщили, что до поздних часов, под свою ответственность, отпросили у родителей Натали.

Когда вчетвером вышли из подъезда, рядом с транспортом, привёзшим Акима, стояли ещё одни сани с извозчиком на облучке.

«Всё предусмотрено и, видимо, заранее оговорено», — поудивлялся в душе Рубанов.

— Ну, это же надо, — тихо сказал на ухо Натали, на секунду коснувшись губами её щеки сквозь вуалетку, — ни точильщика ножей у подъезда, ни бабы со швабрами… Кто же следующий? — пошутил он.

И не успела ещё честная компания расположиться в санях, как по тротуару прошёл одетый в брезентовый, испачканный сажей костюм, трубочист.

— Во! — указал на него пальцем Аким. — Трубочист! — чему–то обрадовался он, а Натали даже захлопала в ладоши.

— Это к счастью! — разглядывала плотную фигуру в высокой, похожей на феску, шапочке, с лесенкой на плече.

К лесенке была привязана метёлка с шарами, а за широким поясом виднелся грязнющий черпачок для выгребания сажи.

Сани тронулись, обогнав безучастного к ним трубочиста, а Натали для чего–то, дружелюбно помахала ему рукой, получив в ответ ослепительную, на фоне чумазого лица, улыбку.

У цирка Акима на самом деле ждал сюрприз, от которого, на некоторое время, он потерял дар речи, а лицо стало, как красно солнышко.

Рядом с широкими санями, запряжёнными дымчатой масти лошадьми, их ожидали два офицера с дамами.

Но офицеры–то ещё ладно, Дубасов с Зерендорфом, а дамы — водоплавающие гимназистки. На этот раз, правда, видимо для разнообразия, одетые в шубки и меховые шапочки, вуальки на которых были подняты.

Они ничуть не покраснели, а раскованно протянули руки для поцелуя.

Пока Дубасов с Зерендорфом по очереди лобызали руки Натали и её тёте, немного пришедший в себя Аким спросил у блондинистой Полины, какими судьбами они оказались здесь.

— Вы думаете, — шёпотом ответила та, — мы живём в Дудергофском озере? Ошибаетесь, мы петербурженки, к тому же — взрослые дамы, закончившие в прошлом году гимназию. Наталья с Зинаидой Александровной, по просьбе господ офицеров, с превеликим трудом отпросили нас у родителей на сегодняшний вечер, до поздних часов, покататься на санях.

«А мне ничего не сказала, — удивился Аким, — что за тайны мадридского двора?» — пошёл поздравлять его благородие подпоручика Дубасова.

— А я Зерендорфа с Варей познакомил, — отчего–то покраснел Дубасов. — Аким Максимович, будьте так любезны, и забудьте, что вы видели на озере, — просительно произнёс он.

— То есть, «щука» кричать нельзя, — подколол приятеля Аким, на что тот молча показал ему здоровенный кулак. — Понял, — согласился с весьма веским доводом и полез занимать оставленное ему место в расписанных цветами и петушками в русском стиле, санях.

Место его было крайнее, у высокой спинки, с перекинутым богатым ковром.

Рядом сидела Натали, бок о бок с ней водоплавающая Полина, а ближе к монументальному бородатому детине–возчику в синем кафтане и четырёхугольной меховой шапке с павлиньими перьями, взгромоздился подпоручик Дубасов.

Напротив, на покрытой ковром скамейке, расположились подполковник, Зерендорф и их дамы.

— Трогаемся, господа?! — утвердительно и в то же время с вопросом, прогудел извозчик.

Не получив ответа от весёлой компании, чмокнул губами и слегка дёрнул три пары вожжей.

— Вот она, птица–тройка, — завизжала Натали.

Ясное дело, её голос потонул в визге «водоплавающих». Те вопили самозабвенно и с восторгом.

Но их заглушил вопль Зерендорфа: «Красо–о–ота-а!», после которого кони понесли, а в санях повисла изумлённая тишина.

— Дамы думают, что лишь они умеют визжать, — развеселил компанию Рубанов.

Жизнерадостно звенели бубенцы, оптимистично скрипел снег, весело свистел ветер в ушах, и ужасно приятно пахло морозом, молодостью и любовью.

Сани, между тем, уже неслись по пригороду, мимо детей в огромных валенках и шарфах, завязанных на спине, с упоением лепивших снеговика.

Путавшаяся под их ногами беленькая, мелкая собачонка, то ли чтоб согреться, то ли из желания напугать непрошенных гостей, помчалась за санями, поднатужилась, догнала и испустила такой душераздирающий вопль, что заткнула если не за пояс, то за ошейник, даже Зерендорфа.

Вся без исключения компания с уважением воззрилась на бледную немощь с прекрасно поставленным оперным голосом.

Но вот и тяжело дышащая собачонка осталась позади. Промелькнул красный кирпичный дом с прозрачными сосульками, свисающими с покрытой снегом крыши… И вокруг раскинулась безбрежная снежная равнина с далёкой рощей и уходящим за горизонт блеклым солнышком.

Наступило время сокровенного перехода дня в ночь… И вокруг безмолвие, нарушаемое лишь звоном бубенцов да стуком копыт.

Уставшие лошади пошли шагом, а сидевшие в санях люди, покинув город, поначалу не решались нарушить метафизическую тишину природы грубым звуком слов.

Так и ехали в тишине, думая и мечтая каждый о своём.

Монументальный извозчик тоже задумался и, предоставленные сами себе задумчивые лошади, сбились с дороги и встали, плотно застряв в сугробе.

Это почему–то всех, кроме возца, ужасно обрадовало. Что может быть романтичнее незапланированного приключения? А вокруг оснеженный, затихший лес и превратившаяся в тропу дорога. По этой тропе и пошли друг за другом, углубляясь в чащу и любуюсь заиндевевшими деревьями.

Прелесть тишины, как водится, нарушил Дубасов. Через пушистый снег пробрался к ёлке, подлез под неё и, зарычав медведем, обрушил на окружающих целый снегопад.