Борис Алмазов - Святой Илья из Мурома

— Никто не остановится! — зло сказал Варяжко. — Никто. Князья как убивали друг друга, так и дале делать будут... Ты видал их, княжичей-то? Они что, друг другу горло не перегрызут?

— Они — братья! — сказал Муромец.

— Хо! — засмеялся Варяжко. — А Владимир, да Ярополк, да Олег не братьями были? Когда это кого останавливало?! Братьев-то и режут!

Илья припомнил лица стоявших у одра умирающей Малуши. Красивого, с болезненно-злым выражением тёмных греческих глаз Святополка; бледного, с нервным лицом, хромого Ярослава, который всё больше напоминал Рогнеду; кудрявого черноголового плачущего малыша Бориса и других... И подумал: «Неужели они будут друг на друга с мечами идти?» И сердце подсказало: будут!

Эта мысль так поразила Илью, что он надолго замолчал. Странные видения поплыли перед ним: убитый подросток в княжеской шапке, дикая сеча у какой-то реки, где дрались с обеих сторон вои славянские и киевские...

— Что примолк? — спросил его Варяжко.

— Должен же кто-то кровь эту остановить, — хриплым, словно не своим, голосом сказал Илья. — Должен!

— Как? Как ты её остановишь? Ты убивать не будешь — тебя убьют!

— Пусть лучше меня... чем я... — произнёс Муромец.

— Так-то злые да неправедные всю силу и возьмут, — вздохнул Варяжко.

— Нет! — убеждённо сказал Илья. — Не возьмут. И не в миру Бога искать нужно... не в миру!

— А где же? У одного — меч, у другого — голова с плеч! — смеялся Варяжко.

— Нет, — сказал Илья. — «Кроткие наследуют землю».

— Выходит, и не противиться злу?

— Противиться! Денно и нощно, без сна и устали противиться! — сказал Илья. — Но не в миру одоление, не в миру...

— Как это? — не понял воин, много лет воевавший против Киева.

— Сатана людей смущает и на брань подталкивает. Люди тогда властны, когда они сатану победили, а не когда на супротивника меч подняли!

Илья мучительно искал слова, чтобы высказать мысль, явившуюся ему вдруг во всей ослепительной полноте. Он понял, что главная битва — в человеке, в его душе.

— И когда купно люди в душе восхотят Бога — он среди них! — толковал он, натыкаясь на взгляд Варяжка, который не мог уразуметь слов Муромца. — Не сила, не воля княжья Русь крестили, но воля народная... До той поры кровь литься будет, пока в силе доблесть видеть будут, пока мир сему не ужаснётся. И пролившего кровь невинную не проклянут все и не оттолкнут от себя...

— Да кто же разберёт, где кровь невинная, — горько вздохнул Варяжко.

— Жертва должна быть добровольная. Себя человек в жертву принести должен. Себя, как агнца, приготовить...

Илье казалось, что говорит не он, но кто-то новый в нём. И этот новый говорил что-то сокровенное, но ещё плохо понимаемое самим Ильёй.

Всадники шли крупной рысью, меняя лошадей на подставах. И снова цепочка их, будто змея, струилась по холмам, прорезала рощи. Вои пели, разговаривали меж собою, смеялись. Спали и ели на привалах. Илья же напряжённо и сосредоточенно думал, и всё окружающее мешало его усилию понять, что же несёт ему новый голос, звучащий в душе.

— Господи! — вздохнул он однажды. — Суеты-то сколько. Где же побыть в размышлении спокойном? Где, отказавшись от соблазнов и суеты мирской, всё обдумать и отдать миру ясную мысль, кою поняли бы все, была бы она проста и глубока, как слова Писания?

И он подумал, что лучше всего ему было в погребе, где ничто не отвлекало от думания... Но припомнил он, что и там не было покоя и мира. Мысли, полные соблазнов, насылаемые сатаной, смущали его, и картины, возникавшие во мраке затвора, мешали сосредоточиться на главном, ради чего пришёл он в этот мир воином Христовым.

«Новая битва! Новая битва!» — шептал он, не в силах уснуть на привале.

— Что-что? — спросил его лежавший рядом Варяжко.

— И там нет мира! И там битва! — ответил, возвращаясь из своего далека, Илья-богатырь. — Да не устрашуся...

Князь выехал встречать их вёрст за пять от Киева. Издали, с холма, завидели его идущие цепочкой всадники.

— Подтянись, оправься! — приказал Илья. И поймал тревожный взгляд Варяжка: «Не в полон ли, не в казнь ли жестокую иду с печенегами своими?»

«Нет, — ответил ему взглядом Илья. — Не тужи. Всё Господь управит ко благу. Раньше бы надо прийти, но и сейчас не поздно».

Пёстрая толпа княжеской свиты стояла молча. Ветер трепал флюгера на копьях, перья на шлемах рыцарей иноземных, что все в большем числе приезжали служить киевскому двору; помавал крыльями шёлковых, игравших на солнце алыми, бирюзовыми, синими красками плащей. Слепили начищенные доспехи, тускло поблескивали воронёные кольчуги.

Князь, в пурпурном корзно, на убранном парчовой попоной красивом коне, кого удерживали два разряженных оруженосца, был величествен и хорош собой. Высоко вздымалась его багряная княжеская шапка, далеко виднелся заткнутый за пояс не то золотой скипетр, не то боевой пернач.

Двумя группами — славянской, в центре Варяжко, и печенежской, в центре Илья — подошли воины к подножию холма. В негромком гудении ветра, в хлопанье стягов и звяканье сбруи чувствовалось напряжение, что могло разрядиться как угодно. По одному мановению княжеской руки могли сорваться калёные стрелы и насмерть ужалить степняков. Но прежде чем пали бы они, истыканные смертельными жалами, успели бы взять на сабли нарочно снявшего кольчугу Муромца.

Князь неспешно тронул коня и тихо спустился с холма к прибывшим. Оруженосцы, держа руки на рукоятях мечей, следовали у стремени его. Тихим шагом он подъехал к конным славянским дружинникам, и те расступились перед ним. Князь слез с коня и подошёл к Варяжку. Сухой, как степной карагач, смуглый от многолетних скитаний по Дикому полю, высился над ним затянутый в печенежский доспех, несломленный Варяжко.

Князь подошёл к стремени его, глянул вверх и вдруг, сняв шапку, сказал:

— Спасибо, что приехал. Я тебя давно жду. Не мне — Руси твоя верность надобна. Спасибо.

Соколом слетел с седла яростный Варяжко и пал перед князем на колени. Князь наклонился и поцеловал его в лоб.

— Кроткие наследуют землю, — сказал в напряжённой тишине Илья.

И, словно подтверждая его слова, грянули трубачи в византийские бронзовые трубы, и ликующий возглас их ударил в синеву беспредельного неба...

Илья оставил службу, только когда князь, исполняя давний замысел свой, начал раздавать города в уделы сынам своим подросшим.

В Полоцке оставил сына от Рогнеды — Изяслава, а Ярослава поставил в Новгороде. Мстислава ещё прежде отправил в Тьмутаракань хазарскую.

Но не было мира в потомстве варяжки Рогнеды. Волками глядели они в сторону Киева, звала к отмщению варяжская кровь, и варяжская подозрительность заставляла всё время готовиться к расправе. Бежал к варягам Всеволод и погиб в Швеции в девятьсот девяносто пятом году. Не уступал Рогнединым сыновьям и нелюбимый князем Святополк — сын греческой монахини, отнятой язычником Владимиром у брата своего Ярополка.