Борис Алмазов - Святой Илья из Мурома

Илья спешился, велел отрокам доглядывать за Соловым и, отводя глаза от его ищущего взгляда, перешёл ближе к распахнутым дверям княжеского терема. Варяг появился и мигнул Илье — заходи, мол. Илья, набычившись и сутуля широкие плечи, прошёл за ним в теремную горницу.

Жаром и потом многолюдства обдало его. В огромной горнице стояли столы широкие, и за ними пировало число воев немыслимое: человек с двести! Никогда лесной карачаровский сидень такого многолюдства не видывал.

— Садись пока тута, — сказал варяг толстомясый, кивнув Илье на самый край нижнего стола...

Илья присел рядом с оруженосцами и отроками. Выше по столу сидели дружинники, а ещё выше — бояре и гости заморские. На почётном месте, за княжеским столом, что стоял поперёк горницы, сидели плечо в плечо варяги знатные, хазары-тюрки с косами, и хазары-иудеи с пейсами, и вовсе Ильёй незнаемые послы византийские.

Илью поразили их тонкие, словно из кости слоновой резанные, лица. Люди смысленные, по всему видно, да не крепкие. Не то что варяги — будто топором рубленные, нечёсаные, страшные, щербатые, горластые, пьяные... Хмельны были и хазары с косами и бритыми, как у женщин, лицами, ан вот не хмельны бояре да хазары-иудеи с пейсами, кои вились у щёк. А посреди стола сидел князь Володимир, не пьян, но и не трезв, — горячие глаза выдавали в нём хмель, да и говорил он горячее, чем к случаю прилично.

— Среди богов наших первейший есть Перун! Он дружину княжескую боронит! Он воям силу даёт! — кричал князь.

— Первейший бог есть Велес! — возражал ему, сидя среди славян-дружинников, волхв-жрец славянский. — Велес — бог скотский! Он приплод всему сущему умножает, он стада от немощей и болезней блюдёт... А ты, князь, воздвиг жертвенник — капище богу, нами не почитаемому и не знаемому! Перкунасу! Он бог ятвягов да дружины твоей! А что он может? Молнии метать да наказывать, а может ли он народ свой блюсти?

— Не Велес, а Ярило — бог первейший! Он тепло и светло даёт! Он землю согревает и всё в ней сущее пробуждает к жизни. Ярило — бог пахарей и пастухов, а Перун — бог дружинников. Ты угодить дружине хочешь, потому и воздвиг ему капище! — встревал другой волхв.

— Братие! Братие! — кричал князь, и каштановые кудри его, как грозди виноградные, свисали из-под княжеской позлащённой короны. — Братие! Да созиждем пантеон богов наших! Потому и приказал я собрать всех богов — от всех язык, со всех земель! И воздвиг им капище в Киеве потому, что надо нам усобицу кончать! Мы во единый народ, во единую отчину слиться должны...

— Это с кем? — кричал варяг. — Со славянами-рабами?..

— Да мы тя, свейская морда, из Киева взашей вытурим! — отвечал ему гридень славянский и тянулся через стол — уязвить варяга чем ни попадя.

— Братие! Братие! — кричал Владимир и не видел, как ухмыляются, не скрываясь, хазары-иудеи, как отводят глаза византийцы. — Несть в вашей пре толку!

— Князь глаголет! Князя слушайте!.. — закричали десятские, сотские, и хмельная дружина едва утишилась.

— Собрали мы на холме Перуновом всех досточтимых богов: и полянских, и древлянских, богов варягов и радимичей, богов кривичей и сербов, дабы все в державе нашей равны стали! Потому что князь — всем отец и радетель...

— И вдруг в тишине, на минуту воцарившейся за столом, чей-то трезвый голос явственно произнёс:

— Сие не боги, а истуканы, резанные человеком! Дрова-чурки и каменюки бессловесные!

— Кто сказал? — закричал, стуча кулаком по столу и разметав кудри, огненноглазый князь Владимир.

— Я! — сказал, поднимаясь из-за стола, варяг, сидевший неподалёку от Ильи. — Я сказал! Десятник Фёдор варяжской дружины. Христианин!

Илья вздрогнул, услышав эти слова. До сих слов он робел, за столом широким сидючи, а теперь робость, как сон, отлетела; будто проснувшись, глянул он на варяга поднявшегося.

— А не боишься, что боги отец наших накажут тебя? — прошипел сидевший напротив славянский волхв.

— Это не боги, а сатана, который, приняв личину их, душам людским вредит! — бестрепетно сказал варяг.

Илья впился в его лицо? светлое, северное. С распахнутыми голубыми глазами.

— Будь ты проклят! И пусть покарают боги весь род твой и лишат тебя потомства! — завопил волхв.

Несколько варягов и славян схватились за мечи...

И тут Илья поймал на себе взгляд Владимира. Взгляд был ясен и трезв.

— Откуда ты? — спросил князь, и пьяный шум за столом стих.

Лица всех обернулись к Илье. Даже отроки, что разносили яства на широких блюдах и на столы их ставили да вина в чары подливали, остановились.

Илья поднялся во весь рост:

— Из Карачарова муромского! Пришёл к тебе в дружину воем!

Дружинники за столом засмеялись.

— Много званых, да мало избранных! — сказал князь. — Твой спрос — моя воля! Чем заложиться можешь, что мне ты надобен?

Дружинники все повернули лица к Илье; тихо стало, только собаки грызлись из-за костей, бросаемых пировавшими под столы.

— Я Чернигов от печенегов ослобонил. И полон взятый по селищам распустил!

— Ты? — захохотал князь, и вослед за ним вся дружина.

— Да ты видал ли хоть одного печенега? Мы на Изюмский шлях воеводу Добрыню древлянского отрядили, и то нам сумнительно, что возьмёт он печенегов.

— Знамо, не возьмёт! — сказал Илья, его начало потряхивать от смеха дружины громогласного. — Ему и брать нечего! Я печенегов всех побил!

— Да... — сказал Владимир-князь. — Много видал я брехунов и хвастунов, а этот брешет и не краснеет... Не ушибся ли ты на голову?

— Нет! — сказал Илья как можно спокойнее. — А не веришь — пошли гонца узнать: где ватаги печенежские и затворен ли Чернигов-град стоит?

— Гонцов слать мне не почто... — надул красные жадные губы молодой князь. — Она, правда, сама явится. Ты врёшь, тебе и доказывать! Как зовут тебя?

— Илья, Иоанна-христианина сын...

— О! О! — зашевелились за княжеским столом хазары-иудеи, затрясли пейсами. — А верно ли слух идёт, что ты Соловья Одихмантьевича в полон взял?

— А верно ли, — повторил за иудеями Володимир-князь, — сплётки про тебя бают, что ты полонил Одихмантьевича?

— Не сплётки, а истина! — сказал Илья. — Вона он у тебя во дворе стоит. Повязанный...

Мигом взметнулись за княжеским столом гости. Сам князь, накинув на правое плечо подбитое соболиными шкурками корзно, резво вскочил из-за стола и пошёл, топая каблуками сафьяновых сапог, на высокое гульбище своего терема.

Илья не торопясь спустился вниз, вывел связанного Соловья и стал рядом посреди широкого княжеского двора.

— Ты ли Соловей Одихмантьевич? — спросил Владимир-князь, чуть перегибаясь через перила.

— Я! — ответил Одихмантьевич. — Я — сумилайнен... из Одинхейма!

Илья стоял так, что ему были видны все, кто высыпал и на широкое гульбище, и на крыльцо, виден и Соловый, что стоял не смущаясь. Разговаривал с князем не то что как с ровней, а вроде даже как с младшим.