Наталья Павлищева - Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

А для себя Филипп решил, что в Москву ни ногой. Разве только на Собор...

Всё же в Москву ехать ему пришлось. Умер митрополит Макарий, и предстояли выборы нового. Жалея о прекращении земной жизни мудрого царского советчика, который не чета фарисею Сильвестру, Филипп только головой качал: замены не будет. Собор утвердил Андрея Прозорова, недавно принявшего постриг в Чудовом монастыре под именем Афанасия. Колычев смотрел на нового митрополита и жалел того. Прозоров хорошо знал государя по его молодым годам, видно, потому Иван Васильевич его и выбрал, ожидая попросту послушания своей воле.

Оказавшись с Афанасием с глазу на глаз, Филипп неожиданно для себя пожалел митрополита:

— Каково будет при нынешнем Иване Васильевиче?

Тот вздохнул:

— Не береди рану, святой отец. Сам страшусь. Но, видно, Господь так судил: нести мне сей крест безропотно. Не своей волей поставлен, а как откажешься?

Филипп, оставшись один, долго размышлял, отказался бы он? Афанасий прав, как откажешься, ежели Собор утвердил? Колычев даже головой потряс, отгоняя ненужные мысли, что о чужом думать? Скорее к себе в обитель, подальше от мирской суеты и московской грызни за власть!

Но в 1565 году очередные богомольцы принесли вести и того чуднее: государь зимой уехал в Александровскую слободу, где наложил опалу на всех бояр и духовенство и вообще грозил отречься от престола! Про опалу на бояр игумен слышал уже не раз, а вот опала на духовенство понравилась ему мало. Игумен знал о событиях в Москве гораздо больше, чем его братия. Слишком много осталось у него в столице родственников. Игумену почти одновременно двое двоюродных братьев — ставший земским окольничим Михаил Иванович Колычев и глава опричной думы Фёдор Умной-Колычев — прислали каждый по письму, пытаясь убедить Филиппа в правильности своего выбора. Филипп в который раз убедился, что одиннадцать лет назад принял верное решение — бежать как можно дальше от мирской суеты. Всё, что происходило в Кремле и Александровской слободе, его не касалось! Суета в дворцовых палатах и переходах казалась такой далёкой и глупой, что игумен даже отвечать братьям не стал. Пусть себе, у него вон пристань подновлять надо и пруды чистить... Куда лучше заниматься братией, читать умные книги, заботиться о монастырском хозяйстве и о крестьянах, что трудятся на землях монастыря.

Монахи тоже недолго судачили о московских делах, некогда, летний день год кормит, и службы никто не отменял, слава богу!

И всё же в монастырь за лето и осень пришли ещё три письма. Игумен, получив их, попросту отложил в сторону. На вопрос служки, отчего не желает прочесть, поморщился:

— Сцепились меж собой за власть, нет чтобы делом заняться! Недосуг мне, будет время, прочту.

Время появилось не в тот же день, потому как монахи придумали устройство для розлива кваса. Придумано хитро, готовый квас по трубам самотёком в погреб утекал и там по бочкам разливался! Наблюдая за равномерностью наполнения очередной бочки, игумен усмехнулся, кивнув служке на устройство:

— А ты мне про письма твердишь...

Потом Филипп наблюдал, как при выделке кирпича глину мнут не люди, а лошади. Много хитростей на своём дворе придумали монастырские. Оказавшиеся в обители просители из крестьян только головами качали: ох и умны монахи! Но по тому, как приглядывались, игумен понимал, что соображали, как бы и себе такое сделать. Он чуть лукаво прищурил глаза:

— А перенять не хотите?

— Дык... — смущённо развёл руками рослый рыжий мужик.

— Чего «дык»? Велю братии, чтоб всё толком обсказали. Ежели не глупы, то и себе так сделаете. — Усмехнувшись, добавил: — Квас-то ни к чему бойко разливать, и из жбанов попьёте. А вот сеялку с десятком решет поглядите, покажут.

Мужик недоверчиво хмыкнул:

— Десяток человек лошадь не потянет...

— А не десяток стоять будет! — Кажется игумену понравилось недоверие крестьянина. — У нас всего один старец на сеялке стоит!

Да, было чему поучиться у братии на Соловках!

До московских жалоб ли Филиппу?

Но читать пришлось. Зато, прочтя, игумен совсем помрачнел. Похоже, что не просто разлад в Московии, а беда приключилась. Филипп и раньше не очень любил ездить в Москву, разве что на Соборы, как тогда в 1550-м на Стоглавый, да по именному вызову митрополита, которые бывали нечасто. Теперь же он почувствовал, что мимо не пройдёт, хочешь не хочешь, а в Москву ехать придётся.

Митрополит Афанасий, слава богу, не звал, и игумен снова занялся монастырскими делами. Но по вечерам долго засиживался в раздумье за всё теми же письмами. Каждый из братьев пытался по-своему объяснить Филиппу опричнину, но ни у одного не получалось. Похоже, даже Фёдор Умной, ставший главой опричной думы, толком не понимал замысла государя.

А самого Филиппа меньше беспокоили царские опалы и гораздо больше то, что государь делит страну и людей на ней.

Игумен высок, сухощав, не по летам строен, лик имеет строгий, едва ли не суровый. Лицо прорезали глубокие морщины-складки, иногда он очень напоминает святых с икон, писанных Максимом Греком. Глубоко посаженные глаза под нависшими седыми бровями смотрят внимательно, точно проникая в душу собеседника. Нет, они не буравят, не требуют немедленного ответа, по любой смотрящий в них понимает, что в разговоре с Филиппом лгать нельзя — поймёт. Жилистая рука крепко держит посох, длинные волосы не висят неопрятными космами, они всегда расчёсаны, как и борода, в которой уже давно полно седины. И то, игумену почти шесть десятков лет. Многое в жизни повидал, многое пережил, многое понял. В его разумность и твёрдость нрава верили монахи Соловецкой обители и все, кто знал Филиппа.

Снова горит свеча в келье у игумена, который вечер вышагивает от окна до двери и обратно Филипп. Что же делает с Русью Иван Васильевич?! Его дед, тоже Иван и тоже Васильевич, был грозен, Русь держал жестокой рукой, но старался объединить, а нынешний государь делит! Делит людишек меж собой даже внутри московских улиц. И монастыри делит, несколько взял в опричнину! Что же будет с церковью? Ей что, тоже делиться?! А как же тогда единство всей Руси, за которое столько лет боролась русская церковь?!

Уж казалось, забрался дальше некуда, а спрятаться от русских дел не удавалось. Филипп вдруг понял, что сидеть в своём благополучном, ухоженном монастыре, когда на Руси беда, он не сможет. Неправильно это, в русской церкви неустроение, каждый игумен за себя, смерть митрополита Макария враз осиротила всех сразу и всё порушила. Возможно, так оно и было, но ведь жизнь продолжалась. Что же делать, что делать?!

Весной 1566 года пришли вести о том, что государь свои опалы облегчил, многих из ссылки разрешил вернуть из тех, кто за Старицких стоял. Филипп даже стал успокаиваться, тем паче что весенние заботы требовали своего внимания. Старцы трудились в поте лица, пахали, сеяли, разводили рыбу... И строительство продолжалось... За всем нужен досмотр.