Наталья Павлищева - Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

— Да нарочно ничем не занимался, но руки к делу приучены. Работы не боюсь.

— Лады, — кивнул Суббота. — Иди ложись на сеновале, завтра рано поутру разбужу, со мной пойдёшь, пастьбой заниматься станешь. — Вдруг его голос стал насмешливым: — Али тебе сеновал не подходит? Тогда прости, боярин, другого места нет.

— Я ни сеновала, ни работы не боюсь. И боярином меня не зови. Какой я боярин, ежели к тебе в работники прошусь?

Они стояли друг против друга почти лицо в лицо. Коренастый Суббота был ниже Колычева, но точно кряжистый дуб, с места не сдвинешь. Только и Фёдор, пусть в теле тонок, а тоже крепок, глаза не опустил, не заёрзал. Хозяин дома снова усмехнулся, но уже добрее:

— Завтра и поглядим.

Почти год пас скотину у Субботы беглый боярский сын Фёдор Колычев. Долго терпел болтливый Михей, скрывая тайну своего знакомого, но однажды всё-таки за орал в ответ на очередное проклятье своей неугомонной супруги, снова носившей во чреве наследника:

— Да если б не я, то погиб бы боярский сын Фёдор Колычев! Сгинул! Пропал!

— Кто? Какой боярский сын?! — ахнула супруга не потому, что хотела дознаться правды, а потому, что хотела уличить мужа в очередной лжи.

— А Федька, что у Субботы живёт! — Для Михея в тот миг важнее всего было огорошить зловредную супругу. О своих же собственных предупреждениях он попросту позабыл.

Надея упёрла руки в бока и пошла на Гнутого приступом:

— Ты чё врёшь-то?! Че врёшь?!

Михей был уже и сам не рад, что проболтался, но слово не воробей, вылетит — не поймаешь, верно говорят. Пришлось виниться, рассказывать всё как было. Каялся долго, потому как супруга сначала всё не верила, потом ругалась, что её обманул, а это хуже всего! Остался Михей виноватым, и ублажать Надею ему пришлось ещё не одну ночку. Хотя и кривоватый он был мужик после той лесины, но дело своё знал хорошо. Простила ему Надея такую оплошность после третьей горячей ночки, но в узде держала пуще прежнего и на сторону глянуть не позволяла.

Но Надея на то и баба, чтобы проболтаться скорее мужа. Всего одной сердечной подруге по великому секрету выболтала мужнину тайну но вскоре вся деревня стала странно поглядывать на пастуха, что у Субботы в работниках ходил. Всё вызнал сам Суббота, встретил Михея, толкнул к забору, у которого застал, и грозно спросил:

— Выболтал?!

Тот понял, что попался, перепугано закивал, заёрзал:

— Супруге только... Во сне проговорился, да она баба догадливая...

Суббота махнул рукой на родственника и отправился дальше. Что возьмёшь с Гнутого?..

Но деревня хотя и знала, а кому могла сказать? Зимой по крепкому льду на торг возили своё, а по весне отрезан остров бурным озером от остальных. Но вот сошёл лёд, и не один Михей Гнутый поплыл на берег за покупками... Нашлись такие, кто похвастался, мол, вон какова наша деревня, у нас боярский сын в пастухах! Болтовня пошла дальше.

Поняв, что сохранить в тайне происхождение Фёдора не удалось, Суббота предложил ему:

— Тебе в монастырь уходить надобно.

Тот кивнул:

— Сам о том думал. Да только куда я с острова? И как, не саженками же грести? А подвезёт какой Михей, так снова все знать будут...

Суббота немного пожевал губами, крякнул и объявил:

— К берегу, только в другую сторону, отвезу сам. Знать никто не будет. А там иди на Соловки. Места суровые, но народ монашеский, слышал, стойкий, не предаст. Ежели за тобой смертной вины нет, то на Соловках искать не станут.

— Нет на мне вины ни смертной, ни малой. А за помощь спасибо, отблагодарю.

На том и порешили. Суббота отвёз Колычева на дальний берег Онежского озера, дал с собой немалый запас всего — и еды, и оружия, всё же лесом идти, и одежды. Нарисовал весь путь, какой до переправы проделать должен. Перекрестил вслед:

— Храни тебя Бог!

Немного погодя в Соловецком монастыре появился новый поселенец, кто таков и откуда, никто не знал, службы в церкви стоял честно, молился истово, работы не чурался никакой, сносил и обиды, и даже побои. Ничего не требовал, только молился и трудился. Монахи приглядывались к Фёдору молча, расспрашивать не принято, придёт время, сам расскажет.

Сам Фёдор, когда подплыл на утлом плотике к берегам Соловецких островов, ужаснулся. Обитель недавно выгорела почти вся, вместо и без того невеликих построек торчали одни обгорелые печные трубы. Уцелела только крошечная кладбищенская церквушка. В первый миг стало даже чуть страшно, куда приплыл-то? Но тут же в сердце какая-то радость взыграла, не оттого, что обитель пострадала, а оттого, что его помощь понадобится.

Потом Фёдор на исповеди каялся этой радости, негоже так, но тогда вдруг почувствовал, что со своими молодыми сильными руками очень пригодится старцам в восстановлении обители. Действительно пригодился, работал, не помня себя, кроме труда, знал лишь молитву, скудную еду (другой не было) да короткий сон. Братия видела старания нового послушника, ценила их, но видела и другое — не того он поля ягода, чтобы нищим в монастырь прийти.

Обычно послушники боярского да княжеского рода делали весьма крупные вклады в обители, где им оборудовали отдельные кельи. А уж работать вместе с остальными им и в голову не приходило. Сколько ни старался в своё время Сергий Радонежский уравнять всех иноков в правах и послушании, не всегда так выходило: кто больший вклад внёс, тот и жил лучше. А тут явно даже не купецкий сын, больно грамотен да ухожен, но без денег и работает, что топором, что лопатой, что просто руками, точно всю жизнь этим занимался. Когда людям что-то непонятно, они этого боятся или не любят. Так и Фёдору пришлось испытать немало тычков и упрёков без повода, выдержать немало хулы и трудов, пока признали монахи его своим.

Но он снёс всё, и появился в обители инок под именем Филипп. Сначала только игумен Алексей знал, кто он таков на самом деле, но потом и сторожиться не стало надобности. Умерла царица Елена Глинская, а боярам Шуйским было не до Колычевых. Да и за самим Фёдором действительно вины не знали. Мало ли кто служил у Старицких? Ушёл человек в монастырь, так и пусть иночествует себе... Это позже наступят времена, когда и из монастырей станут возвращать, чтобы посадить на бочку с порохом и взорвать...

В монастыре жизнь не была мёдом не только из-за пожара. Сама природа словно против того, чтобы люди жили на Соловецких островах. Длинные снежные зимы со злыми метелями, холодные дожди осенью и тучи мошкары коротким летом не давали выращивать сколько-нибудь добрый урожай. Землица не кормила. Скот разводить особо негде, Соловки всё же острова, от одного берега до другого в сотню шагов, а там хоть вплавь переправляйся. Но у монахов всё же огород, своя мельница, какая-никакая кузня...