Олег Аксеничев - Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

Если Улуг-Али не прорвётся, битва закончится очень быстро и малокровно.

Демона Аваддона это не устраивало.

Больше нет падшего ангела. Энвер-реис, уважаемый капитан, приближённый к капудан-паше, вырос ниоткуда у носового выступа-«клюва» своей галеры.

— Не жалей бичей, надсмотрщики! — воскликнул он.

Взвились свитые из кожаных ремней и медных проволок кнуты, ударили по голым спинам прикованных к зловонным скамьям-банкам гребцов. Преимущественно — пленных и похищенных при пиратских набегах христиан. Никаких просьб или даже приказов. Удар бича — лучший довод.

Били пушки с мальтийских галер, отдачей раскачивая многометровые суда, как мелкие щепки. Вырастали за брусьями планширей аркебузиры, стреляли в скопление янычар, окутываясь горьким пороховым дымом.

Летели в ответ турецкие стрелы, гудели арбалетные болты, что не удержать никакой кирасе. Прятались алые рыцарские кресты на плащах и камзолах, залитых кровью из ран. Красное плохо видно на красном...

Сразу три турецкие галеры вцепились своими «клювами» в оба борта мальтийского корабля.

Трещали ломающиеся вёсла; трещал огонь, пожирающий пробитые многочисленными выстрелами паруса.

Дурными, нечеловеческими голосами взвыли янычары, перепрыгнувшие на палубу мальтийской галеры. Падали, рассечённые алебардами, пронзённые мечами и шпагами, изуродованные выстрелами аркебуз в лица, в обнажённые по пояс тела. Но живые лезли вперёд, по трупам своих и чужих, и кривые ятаганы утратили блеск, залитые по гарду кровью.

Энвер-реис сражался в первых рядах, и некому было полюбопытствовать, почему его противники часто падали замертво ещё до того, как стальной клинок прикоснулся к железу или коже.

Шпаги и мечи, выпавшие из рук мёртвых мальтийских рыцарей, подхватывали галерные гребцы, поднятые со своих банок-скамей единым порывом. Нет больше свободных и преступников. Есть христиане, веру оценившие дороже жизни. Загудели клинки мечей, раскрученных сильными руками, привыкшими к тяжести и неуклюжему непослушанию корабельных весел. Капризно прозвенели изящные, как акробаты, шпаги. Чавкающе, подобно неопытному поцелую, встречали тела врагов выкованные в Неаполе и Толедо алебарды.

Но янычар было слишком много, и мальтийская галера лишилась своего экипажа, перебитого до последнего человека.

Турецкие корабли, подгоняемые гортанными вскриками своих командиров, отошли от мёртвого судна, чтобы накинуться на следующее, ещё живое.

Звенели тетивы луков, но уже не так страшно, до боли в ушах, как при первом натиске. Меньше стало янычар, много меньше. Уже не вернуться в казармы под Стамбулом каждому третьему. Не сесть на новые корабли, не доплыть до покрытого извечной пылью приграничного Азова. Не развернуть плюющиеся чугунной смертью пушки у замерших в ужасе московских слобод и посадов.

Лай однофунтовых пушек. Всхлипы аркебуз. Чугун и свинец, несущие смерть и живому, и нежившему. Сыплются в мутную от крови и копоти морскую воду тела янычар и матросов. Зарывается в невысокую волну «клювом», расщеплённым сразу тремя ядрами, турецкая галера, разворачиваясь, как в судороге, поросшим ракушками и водорослями боком, и летят, летят в воду всё новые тела, и живые становятся мёртвыми, и лопасти вёсел алеют, отрываясь от волн и незатонувших трупов.

В борт галеры Энвер-реиса впились «клювы» двух мальтийских кораблей. Великий магистр рыцарского ордена, опытный, прошедший не одно сражение, верно понял, откуда исходит наибольшая опасность, и решил первым нанести удар.

Кто-то из турок попытался прийти на помощь, разворачивая свою галеру навстречу мальтийцам. Но в ответ из камнемёта на палубу османского судна упала, лопаясь, большая бочка, осыпав всё вокруг чёрно-коричневым порошком. И, как слуга Иблиса, как порождение ночного кошмара истинного последователя Пророка, ниоткуда возник невысокий гибкий воин; не мужчина ещё, юноша, усики только пробиваться начали. Не рыцарь, видимо — оруженосец или послушник.

Крикнул что-то — кто разбирать будет в горячке боя, на каком языке и о чём говорил... Опустил дулом к палубе, усыпанной порохом, заранее приготовленный к выстрелу пистоль. И превратил турецкую галеру в огненный ад.

Это твоё посвящение в рыцари, юный оруженосец! Там, на небесах, место тебе — в первых рядах воинства Христова. Ты заслужил его.

Настало время, когда Энвер-реис понял, что у него больше нет экипажа. Пусть и мальтийцев осталось немного; но человеческое тело не справится с двумя дюжинами противников.

Падший ангел Аваддон решил, что пора показать своё истинное лицо.

Лопнула кожа турецкого капитана Энвер-реиса. Лопнуло тело, кровавыми ошмётками заляпав и так грязную палубу галеры. На иссиня-чёрной чешуе твари, с рёвом выставившей когтистые лапы навстречу рыцарям, остались обрывки роскошных когда-то капитанских одежд и кровавые сгустки, зловонные, будто провели вне живого тела не один день.

Что и было правдой, как помнят уважаемые читатели.

Здесь, на земле, посланец нечистого может оказаться сильнее, чем мы, грешные. Падали мальтийские рыцари, падали мёртвыми, разорванными чудовищной силой служителя ада.

Вот их уже двое: магистр и демон. И ясно, что не в силах человек победить это чудовище, что отскакивает от чешуи благородная толедская сталь.

Но магистр, поседевший в битвах, покрытый чужой и своей кровью, только сдвинул брови, поднимая меч над головой, рукоятью вверх, как огромное распятие. Остриё меча должно было пронзить грудь демона, но магистр не успел довершить удар.

Когти Аваддона пробили стальной нагрудник и вырвали сердце рыцаря. Тело же от удара подлетело над палубой и упало в море, к тысячам, погибшим ранее. Руки в кожаных перчатках с нашитыми металлическими полосами продолжали держать меч.

Крест крестоносца...

У стен древнего города эр-Мегиддо, на безводной голой равнине встретятся однажды в последней битве силы Света и Тьмы. Тогда падший ангел Аваддон снова увидит убитых им сегодня рыцарей, увидит среди торжествующих победителей воинства Христова.

Тёмный, даже побеждая, готовит себе гибель.

— Турки взяли на буксир мальтийский флагман!

— Вижу.

Генуэзец Андреа Дориа, командовавший правым флангом христианского флота, опустил подзорную трубу. Слёзы ли заставили подозрительно блестеть глаза опытного флотоводца? Вряд ли, плаксивость он оставил портовым проституткам. А если и слёзы, так что ж? Пороховой дым такой едкий, знающий поймёт.

— Рыцари стояли, как и клялись, до последнего! А теперь Улуг-Али узнает, кто победитель!

Снова у глаза, блестящего, часто моргающего — подзорная труба. В ту сторону, откуда, как кажется, не плывут, а летят над водами галеры резерва, галеры маркиза Санта-Крус. Гребцы выбивались из сил, но не снижали темп, отбиваемый потными барабанщиками. Потерявших сознание от усталости оставляли на месте, в ногах. За вёсла садились те, кто был ближе — аркебузиры, матросы, а то и надсмотрщики-комиты, давно забросившие за ненадобностью свои плети. Да, нет преступников и подневольных! На нас крест и с нами — Бог!