Олег Аксеничев - Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

Рука прочнее каната, удерживающего оба судна вместе. Пусть меньше сил, пусть окровавленная рукоять меча готова выскользнуть из потной ладони... Бей, испанец, помогай своим!

Просвистели турецкие стрелы, впились в доски палубы у ног Сааведры. Светлыми кудрями разлохматился под лезвием меча толстый корабельный канат, порвался сам, не дожидаясь последнего, добивающего удара.

Янычары не успели. Мальтийская галера, щедро политая кровью, отошла от турецкого флагмана, покачиваясь на белёсых от сажи волнах.

Сааведра упал на колени, не в силах больше стоять на ногах. Сделав свою работу, зазвенел о доспехи мёртвых рыцарей оброненный испанский меч.

— Кто может, пусть сделает лучше, — прохрипел Сааведра, опускаясь на палубу следом за мечом.

Тело испанца мелко дрожало, терзаемое вернувшейся лихорадкой. Пот тёк по коже, пытаясь омыть кровавые пятна и ручейки на лице дона Мигеля.

— Как холодно...

Испанец наконец-то потерял сознание. Отмучился.

«Клюв» османской галеры, разогнанной неимоверными усилиями гребцов, тараном впился в нос флагманского «Реала», проломил доски, смел гребцов со скамей. Оба корабля, Священной лиги и султанский, немного приподнялись над морем, сплетясь в предсмертном поцелуе.

Кто-то умрёт. Один корабль и один экипаж. Или оба — как уж Господь решит.

Если Он ещё не отвернулся от сеющих смерть во имя Его.

Дон Хуан, бледный от волнения, рвался в бой, но телохранители успевали скользнуть перед ним, оттесняя от опасных встреч с саблями янычар.

Турецкий капудан-паша, в свою очередь, оградился от испанцев стеной арбалетчиков.

Гнилой стеной. Без доспехов. Обнажённая грудь — такая хорошая ловушка для свинцовой пули... Второй, третьей... Рвущей мышцы в кровавые ошмётки, ломающей рёбра с таким треском, что звенит в ушах.

А на левом фланге битвы венецианец Агостино Барбариго загнал на мель три десятка турецких галер, и испанские аркебузиры смели пулями с их палуб экипажи и янычар.

Улуг-Али не видел всего этого, но звериным чутьём пирата уловил момент, когда надо бросить всё, чтобы спасти себя. Вот так турецкий флот лишился трети своих сил.

Уже, впрочем, бесполезных. Испанцы переломили о закованное в сталь колено ход боя, и неопределённым оставалось лишь время, необходимое для полной победы Священной лиги.

Хуану Австрийскому, перехитрившему телохранителей и возглавившему абордаж турецкого флагмана, было сейчас всё равно, погибнут ли все его враги либо трусливо разбегутся, как люди Улуг-Али, меж островов Коринфского залива.

Тем более безразлично это было бы Андрею Молчану. Логика сражения требует в первую очередь выбить абордажные команды противника. Выбить янычар, способных начать наступление на Москву. А то, что уцелеют самые умелые моряки и победа флота Священной лиги станет не итоговой точкой, но первым шагом в долгой войне... Так не нам же, русским, воевать, право слово!

Каждому — своё. Цинично, видимо. Работа такая.

Упало в море зелёное знамя с полумесяцем, срезанное с флагштока случайным выстрелом. Капудан-паша Али в отчаянии оглянулся, увидел сужающийся круг янычар и матросов, оскаленные лица презренных крестоносцев. Голубоглазого блондина в кирасе, украшенной золотой насечкой, со шпагой, лоснящейся от пролитой крови. Крови его, Али-паши, воинов.

До светловолосого не пробиться, силы слишком неравны. Не потешить чувство мести удачным выстрелом — ни пуль, ни стрел не осталось...

Как же будут радоваться христиане, пленив командующего султанским флотом! Будут возить в оковах по городам. Хохоча, тыкать пальцами, плевать в лицо под одобрительные смешки охраны.

Но капудан-паша не потерял всего. Гордость и мужество всегда при воине и мужчине.

Абордажный нож, старый уже, доставшийся трофеем в бою против испанских галер два года назад, с прямым лезвием из толстой закалённой стали. Блестящий, заботливо наточенный к сегодняшнему дню. Так и не напившийся кровью.

На, ешь!

Али-паша ударил себя в грудь, точно под левый сосок.

«Не больно», — успел подумать он, падая навзничь на невысокий планширь галеры.

В море упал ещё один труп; и какое значение имеет, в каких одеждах.

Человек умер — вам мало, что ли?!

Всё больше турецких галер скармливали очищающему огню. Иногда — успевая расковать гребцов-христиан, со слезами целовавших руки освободителей. Часто — вместе со всеми, кто там был, и рабы горели, как и их хозяева, с чадом и сладким приторным запахом.

Демон Аваддон не покинул место битвы. Бесплотным духом носился он над волнами, кощунственной пародией над Духом Святым в первый день творения. Помогал, как мог, лучшим из воинов обеих сторон.

Не всё ли равно, кто накормит демона зрелищем гибели?

Сейчас он глядит на врага глазами турецкого арбалетчика, выцеливающего очередную жертву. Последнюю — болтов в запасе больше нет.

Звенит толстая металлическая тетива, летит стрела в богато одетого человека на галере под венецианским флагом. Плохо летит. Аваддон видит, что арбалетчик промахнулся.

Воздух по воле демона пружинит, болт меняет путь. И короткая арбалетная стрела входит в лоб венецианца, точно под испанский шлем.

Так погиб командующий левым флангом флота Священной лиги Агостино Барбариго, погиб, уже торжествуя победу.

А на правом фланге адмирал Андреа Дориа на бригантине объезжал корабли, уже вышедшие из боя. Кто-то ещё добивал последние турецкие галеры, ещё грохотали выстрелы, падали убитые и раненые. Здесь же уже улыбались, растерянно и торжествующе.

Многим на этом свете уже не улыбнуться. Адмиралу, к примеру, сказали, что уцелела только одна мальтийская галера из шести. Рыцарей же...

Дориа посмотрел на растянувшихся по палубе в редкую линию воинов, опалённых многочасовым сражением. Две дюжины, не больше. И магистра своего они так и не нашли, ни живого, ни мёртвого.

Но на галере, принадлежавшей магистру, продолжал хлопать по ветру флаг с красным орденским крестом. Даже мёртвые, рыцари не покорились.

— Это он не дал Улут-Али угнать галеру.

Адмирал наклонился к носилкам, на которых лежал испанский офицер, лишившийся левой руки. Бледный, потный, он метался в жару, никого не замечая вокруг.

— Как звать героя?

— Мигель де Сервантес Сааведра, синьор!

— Я расскажу о нём дону Хуану, — пообещал Дориа.

Человек в красном был худ и невысок. Птичий профиль ясно выделялся на фоне большого окна, позолоченного по-летнему ярким солнцем.

Но человек был уверен, что его слабый голос способен заставить Вселенную задрожать.

Его секретарь обмакнул перо в чернильницу.

— Мы не так богаты, чтобы разбрасываться деньгами, — заговорил человек. — Но есть статьи расходов, где экономия неуместна. Мне жаловались из Святой Инквизиции... Позор!