Алексей Югов - Шатровы

— Ерему, Аполлинария Федотовна, разве догонишь?!

И тогда она сызнова завопила:

— А-а! Все у них, стало быть, заране подстроено, у лютых злодеев моих! Отца сгубили, теперь единственну дочь у меня отняли, треклятые! Так нет же, нет, я еще Сычова, Сычова!

И с выкриком этих слов она вырвалась от окружавших ее людей и рванулась на крыльцо.

Остановилась — глянула из-под руки на тот берег Тобола: в облаке быстро несущейся над проселком пыли лишь просверкивало на солнце железо ходка да серебряное убранство парной сбруи Ереминых ярых коней.

И, уразумев наконец, что случилось, исступленная старуха вдруг вскинула обе руки жестом древнего отрешения, и отвратительные проклятия, ужаснувшие всех притихших возле нее людей, понеслись во след дочери.

Потом у нее подкосились ноги. Расслабла. И, уже безропотную, покорную, ее подхватили под руки и увели в дальние покои.

…С похорон ее уже привезли.

— Видать, занемогла старая!

Однако на поминальной трапезе, к концу этого же самого дня, Сычиха появилась сама.

Поминки по своем Панкратии Гаврилыче она подняла такие, каких никто из старожилов не запомнил во всей округе. Да нет — это скорее и не поминки были, а поистине некая древняя, былых времен тризна!

Кормили-поили всех, и старых, и малых, — ну, словом, всех, кто только поднялся прийти или приехать — со всей волости!

Столы, изнемогавшие от множества яств — и постных и «молосных», расставлены были, сомкнутые один с другим наподобие прилавка, и в хозяйском доме, и в огромной людской избе, и, наконец, прямо под навесами.

День выдался теплый, да и хватало, чем подгорячить кровь!

Огромные, четвертные, с зеленоватым отливом на свету бутыли с самогоном высились вехами вдоль каждого из столов. А водки уж достать, казенной, в ту пору было негде.

Правда, на одном-единственном столе, в самом доме, для почета духовенству и особо чтимым у покойника людям, стояла и водка в графинах, и рябиновая, и коньячок, и кагор.

А на дворе дивился неслыханной щедрости поминок успевший уже кое-где изрядно захмелеть народ:

— Ну, паря, эдакие поминки и сычовску казну повыгребут!

— И не говори: кому хочешь карман выворотят!

— Другому после таких поминок — хоть в петлю полезай!

— А вот! Достойная, стало быть, была ему жена — достойная и вдовица! Другим-прочим учиться надо!

«Сама» во главе с подручными и распорядителями нет-нет да и пройдется дозором — не обидели бы кого из народа! — прошествует по всему двору, между всеми «людскими» столами, закипавшими кое-где пьяным говором-шумом.

Теперь уже молчаливо-строгая, истово-чинная, во вдовьей черной наколке, а поверх — в черном полушалке, похожая на игуменью, Сычиха, проходя мимо длинных застолий, приговаривала с поклоном народу:

— Трапезуйте, трапезуйте, православные миряне! Да вспомяните в молитвах ваших раба господня Панкратия… Панкратия моего Гаврилыча… Любил он вас!

И слеза катилась по ее опавшим щекам…

Денька через два после поминок Аполлинария Федотовна в кабинете покойного супруга своего впервые сама принимала доклад главного приказчика — тихого и робко-почтительного перед хозяевами человечка, который, отвечая на очередной вопрос хозяйки, всякий раз даже привставал со стула.

Этому не мешало нисколько даже и то обстоятельство, что у Анания Уварыча и у самого не одна уже тысяча лежала в банке и что сам он вот-вот готовился отойти от Сычовых «на свое дело».

Большие счеты Панкратия Гаврилыча, коими сама хозяюшка по малограмотности не владела, лежали сейчас под рукой у приказчика, и он отщелкивал на них, называя ту или иную цифру.

Когда прозвучала сумма, истраченная на поминки, Аполлинария Федотовна только покачнула своей большой седой головой под черной наколкой, сдвинула брови, но не промолвила ни словечка.

Доклад-отчет продолжался.

Отпуская приказчика и у самого порога как бы внезапно вспомнив, хозяйка деловитым приказом «произнесла:

— Да! Вот что, Ананий: с той недели за помол надбавляем по пятачку с пуда!

Приказчик испуганно моргнул. Молча поклонился.

Идя на мельницу, он прикинул в уме, исходя из суточного помола, сколько же это будет в среднем, если «по пятачку с пуда»? Затем сопоставил с расходами, понесенными хозяйкою на поминки, и вдруг остановился, будто в лоб ударенный; усмехнулся и, покачивая головой, забормотал сам с собою. Выходило, что все, что истрачено было Сычихою и на похороны, и на угощение народа в тот памятный день, добрая слава о котором долго не затихала в ближних селах и деревнях, на обоих берегах Тобола, — все это с лихвою должно было возместиться за одну лишь неделю этим вот «пятачком с пуда»!

Вздохнул. И сам себе в назидание и не без зависти прошептал:

— Учиться надо!

Рукотертом в Сибири называют полотенце.

Нет сомнения (лат.) .

Чешское наименование австрийского императора.