Кейт Мэннинг - Мoя нечестивая жизнь

– Двум итальянским художникам потребовался год, чтобы написать это, можете себе представить?

– Десять тысяч долларов за одну фреску.

– А ковер сущий восторг! – воскликнула миссис Уэбб, опуская взгляд себе под ноги.

– Басон, – сказала я, поставив ударение там, где надо. – Три тысячи долларов.

Судя по всему, такую цену за ковер они и вообразить не могли. Кэндес Уилер как-то намекнула, что неприлично объявлять стоимость вещей на публике, но я спросила, а зачем тогда вообще нужны деньги?

От толпы отделилась Грета, за ней следовал ее муж, мистер Альфонс Шпрунт. Ему бы не помешал хороший парикмахер – из ушей торчали неопрятные пучки волос. Широко улыбаясь, они поздравили нас с Чарли. Было ясно, что шампанского выпито уже немало. Грета со смехом обняла меня:

– Помнишь, как мы были горнишными? – Язык у нее слегка заплетался.

– Грета, дорогая, ты пьяна.

– Sturzbesoffen [92], мадам. – Она засмеялась еще громче и изобразила шаткий книксен.

Я не понимала, зачем Грета вышла за этого своего мистера Шпрунта, человек он преунылый и к малышу Вилли относится неважно. Шпрунтов отвлекло появление официанта с шампанским.

В бальной зале к нам подошел мистер Моррилл:

– Что вы думаете об этом ужасном новом законе?

– Что еще за закон? – спросил Чарли. – Запретили сигары после обеда?

– Хуже. Теперь запрещено пересылать по почте некоторые материалы. Так называемые непристойные.

– Мысли у меня случаются непристойные, – ухмыльнулся Чарли, – но вот в корреспонденции тишь да благодать.

– Брошюры Чарли носят образовательный характер, – сказала я. – Вы ведь знаете.

– Новый закон наверняка неприятно скажется на вашем предприятии, – предупредил Моррилл. – Он явно направлен на лиц, которые распространяют товары, предупреждающие… хм… зачатие.

– И кто автор закона? – спросила я.

– Мистер Комсток. Так и называется, «Закон Комстока».

– Кто этот Комсток?

– Что-то вроде почтового инспектора, чиновник по особым поручениям. Мистер Энтони Комсток.

Так я впервые услышала имя моего Врага. И знаете что? Я тут же забыла это имя. Выкинула из головы предупреждения Моррилла, отмахнулась рукой в шелковой перчатке. Почтовый инспектор. Музыка водопадом сбегала вниз по лестнице, пузырьки шампанского кипели у меня в крови, над головой мерцали звезды, и я кружилась в танце. Это была всем ночам ночь. Газеты уделили событию много внимания, вот что написал «Полиантос»:

Мадам Х (имя нет нужды упоминать), злославная своими нечестивыми деяниями, прошлым вечером дала бал для сливок класса нуворишей.

Нет, ни Асторов, ни Вандербильтов ей заманить не удалось, зато фальшивой аристократии было в избытке. Миссис Кэндес Уилер, специалист по оформлению интерьеров, почтила бал своим присутствием, несомненно для того, чтобы защитить выбор хозяев дворца – в частности, безвкусные цветочные витражи в окнах. Внутреннее убранство – истинный образец роскоши и вкусовой непритязательности: в доме беспорядочно перемешаны антикварные диковины с бюстами Вашингтона, Франклина и американскими флагами.

– Они отметили Джорджа и Бена, – воскликнула я. – И флаги!

– Этим мы и гордимся, – сказал Чарли.

Гордимся, да. По всему миру разошлось: семья Джонс почитает флаг, свободу и демократию, символом которых является этот флаг. Бюсты Вашингтона и Франклина у нас не случайно, как и флаг. Мы патриоты и гордимся тем.

Но ни один флаг не мог защитить от парового катка, что несся на нас тогда полным ходом. Мистер Комсток весил больше двухсот пятидесяти фунтов, тогда как во мне и девяноста не наберется. Поединок во всех смыслах неравный.

– Ты опять в новостях, миссис Джонс, – мрачно сказал муж за завтраком вскоре после большого бала и протянул мне газету. – «Гералд» благословил мистера Комстока на действия в отношении тебя. Они называют его «инспектор Господа», а сам он себя именует Председателем Общества по ликвидации порока.

Я прочла статью. Грудь мою пронизал страх.

Общественные приличия требуют, чтобы государство защищало граждан от так называемых целителей, которые ничем не лучше шарлатанов. Благодаря усилиям мужественного крестоносца Энтони Комстока страницы «Гералд» ныне не содержат рекламы такого рода, но эти преступники от медицины безнаказанно продолжают свою деятельность. Самая нечестивая из них, Мадам Де Босак, она же миссис Энн Джонс с Пятой авеню, именно тот случай. Какое-то время назад она уже побывала в Томбс, но избежала справедливого наказания. И когда восторжествует справедливость, кому же сидеть в государственной тюрьме, как не владелице самого роскошного дома на Пятой авеню. Пусть мистер Комсток начнет свой крестовый поход – дабы заставить замолчать торговцев всякой дрянью в нашем городе, изгнать этих ведьм, несущих страдание, уничтожить их логово.

– Они снова придут за нами, – прошептала я, роняя газету.

– Накажи Мэгги и Грете быть осторожнее, – сказал Чарли. – Чтобы смотрели, кого пускают в дом. Любой стук в дверь может изменить жизнь.

И жизнь изменилась. Но не так, как думал Чарли.

– Мадам, тут у меня леди, которая отказывается входить через дверь кабинета, – доложила Мэгги.

– Если она не желает войти туда, где я осматриваю пациенток, отправь ее восвояси.

– Я пыталась, мадам. Она настаивает, чтобы я ее впустила.

– Ох, наверное, дамочка из Общества моральной реформы. Скажи ей, чтобы поискала настоящего грешника.

– Но она утверждает, что вы подруги.

Мэгги протянула мне визитную карточку. Прочитав имя, я резко вскочила.

Миссис Элиот Ван Дер Вейл.

– Она такая важная, – говорила Мэгги. – И такая упорная. Комната куда-то пропала, звон в голове заглушал голос Мэгги.

Миссис Элиот Ван Дер Вейл.

– Вам нехорошо, мадам? Вы так побледнели.

– Впусти ее, – слабым голосом выговорила я.

– Да, мадам.

Сердце словно кто-то в кулаке стиснул. Руки зажили отдельной жизнью: хватали воздух, теребили юбку, касались лица, будто стремясь убедиться, что все происходит на самом деле. Едва не теряя сознание, я ждала стука каблуков по мраморному полу холла.

– Миссис Ван Дер Вейл, мадам, – доложила Мэгги.

Вот она, передо мной.

А из меня будто выпустили жизнь.

Это была она и не она. Высокая грудь. Лицо обрело скульптурную законченность, особенно хороши были скулы. Ресницы черными фестонами оттеняли розовые щеки. Она сняла шляпку и устремила на меня голубые глаза.

– Датч, – прошептала я.

– Экси?

Мы кинулись друг к другу. От нее пахло «Лилией долины». Я чувствовала, как она напряжена. Какие у нее глаза! Два осколка неба.

– Это правда ты? – спрашивала сестра. – Правда?