Сергей Богачев - Богдан Хмельницкий. Искушение

Коронный гетман устал… Годы были уже не те, чтобы сутками сидеть в седле. В последнее время он больше привык к удобному креслу и перинам, набитым мягким пером. Поэтому, когда основные силы карательной экспедиции подошли к Корсуню, он отдал приказ военному гарнизону строить фортификации для длительного стояния. Не всем это понравилось. Особенно недовольны были молодые шляхтичи, которые так и рвались напоить свои сабли кровью запорожской голытьбы.

Потоцкий их понимал. С юности он обладал большой силой в руках. Наверное, именно тогда завистники и наделили его прозвищем, которое сохранилось за ним на всю жизнь, – Медвежья Лапа. Он легко гнул подковы, одной рукой удерживал за узду норовистого жеребца, саблей мог часами отбиваться от двух, а то и трех противников. И это при том, что сабля Потоцкого была сделана по специальному заказу с учетом его роста и силы. Давно уже он не вынимал ее из ножен. Даже желания такого не возникало. Это дело молодых.

Поэтому он не стал перечить своему сыну Стефану, который вызвался возглавить передовые отряды польских жовниров, и те выдвинулись по правому берегу Днепра почти до самого Запорожья. А там уже и Сечь. Старый Потоцкий был спокоен: Стефан вырос настоящим лыцарем – смелым и в то же время рассудительным и хладнокровным в бою воином. Кроме того, рядом с ним всегда находился верный слуга – подстароста Чаплинский, который сам вызвался сопровождать младшего Потоцкого. А Чаплинский – лис еще тот. Хитрый, верткий и безжалостный. Правильно говорят: нет зверя страшнее старой лисы. В общем, пусть молодые повоюют. С этими мыслями Потоцкий снова налил в кубок вина и принялся уже в который раз рассматривать по карте диспозицию своих войск.

Кроме того что Стефан Потоцкий был смел, он был еще и умен. Ему сразу стало ясно, что этот старый лис Чаплинский увязался за ним не просто так. Особенно подозрительным был его помощник, некто Мисловский. При их первой встрече юноша почувствовал на себе его пристальный взгляд. Было в этом взгляде что-то нехорошее, мутное, и Стефан старался вообще не смотреть на этого «часовщика». Юноша не мог понять, почему – «часовщик»? Мисловский был похож на кого угодно, только не на часовщика. Сходство заключалось разве что в том, что сам он напоминал сжатую до упора пружину, готовую распрямиться в любой момент. Этот Мисловский все время крутился возле Чаплинского. И только последние несколько дней его не было видно рядом со своим хозяином.

– Пан подстароста, – спросил Стефан у Чаплинского, – а куда это пропал ваш помощник? Дня три его не вижу.

– Скоро должен вернуться. Я оправил его с одним верным человечком прямо на Сечь. Пусть на месте посмотрят на этого бандита Хмельницкого, а заодно послушают, о чем там эти казарлюги шепчутся, – Чаплинский отвечал уверенно, как будто равный равному, и только в самом конце наклонил голову в знак уважения перед младшим Потоцким.

Мисловский вернулся ближе к вечеру, один, без своего напарника, которого захватил казацкий дозор. Отрываясь от преследователей, он стал уходить не в степь, как это сделал несчастный, а, наоборот, устремился туда, где никто и не подумает его разыскивать, – к самому центру Запорожской Сечи.

Следуя только одному ему известной логике, «часовщик» даже подошел к толпе зевак, окруживших Ивана Богуна и дававших советы казацкому старшине, как быстрее развязать язык лазутчику.

– Соли ему на кровянку треба посыпать – враз стрепенется, – со знанием дела буркнул кряжистый с виду казак.

– Да что твоя соль! Ему сала за шкуру надо залить, – орал рядом невысокого росточка казак, словно занимался этим каждый божий день.

– А давайте от него сабелькой кусочки отщипывать, – предложил еще какой-то знаток этого ремесла.

Мисловский не особо прислушивался к голосам советчиков, да и дальнейшая судьба лазутчика, который до недавнего времени был его помощником, «часовщика» больше не интересовала. Все его внимание было сосредоточено на мужчине, перед которым расступились казаки. Мисловский сразу понял, что рядом с ним стоит Хмельницкий. Рука сама собой потянулась за пазуху, где был спрятан нож. Одно движение – и его миссия будет выполнена. А там будь что будет…

Грозное рычание остановило его и заставило оглянуться. Он увидел грозного вида пса, порода которого была ему хорошо известна. Алабай принюхивался к толпе казаков, среди которых был и Мисловский. Сюда же спешил и тот, ради кого «часовщик» вызвался идти в разведку. Добродумов в рясе паломника и в сопровождении еще одного пса быстрым шагом пересекал площадь. Мисловский живо представил себе, что сделают с ним эти два пса, если он вытащит нож. Отступив в толпу на шаг, потом на два, он незаметно покинул площадь. На удаляющуюся фигуру казака никто не обратил внимания. Только два алабая долго втягивали ноздрями воздух, как будто находились на охоте и чувствовали запах хищника.

Добродумов уже несколько дней не мог встретиться с Богданом. Вернувшись из Чигирина, он увидел перед собой совершенно другого человека. Взгляд Хмельницкого стал цепким, движения – быстрыми, речь – отрывистой и более четкой. Он не говорил – он отдавал приказы. Просыпаясь с рассветом, гетман не жалел ни себя, ни своих подчиненных: проводил совещания с казацкими старшинами, встречался с торговцами, сам проверял качество пороха, руководил пристрелкой гармат, выслушивал доклады казаков-пластунов о передвижениях польских отрядов.

Сергеев знал такую особенность деятельных натур, не зря слушал лекции по практической психологии в школе бизнеса. Такие люди настолько увлекаются процессом подготовки к чему-то важному, что могут напрочь забыть о конечной цели этих приготовлений.

В который раз Илларион успокаивал себя тем, что его решение встретиться с Максимом Кривоносом было правильным. Когда Добродумов без раздумья ответил атаману, что нужно сделать с Геленой, Кривонос долго смотрел на него.

– А ты, хлопец, не такой простак, как многие думают. Только одного не пойму: тебе самому зачем это нужно?

Илларион долго рассказывал атаману о том, как он ненавидит ляхов и сколько крови они пролили на Украине; про Господа нашего, который плачет кровавыми слезами, видя, как уничтожается вера православная.

– Хватит, остынь малость, чай, не на проповеди, – перебил его Кривонос. – Правильно мы сделали, когда ввели закон не пускать этих чертей в юбках на Хортицу. И угораздило же нашего Хмеля связаться с этой нечистой силой, да еще в такое время.

Атаман с досады так ударил кулаком по столу, что перевернул кринку с водой, которая, упав на пол, разбилась на мелкие кусочки.

– Ладно, добрый человек, ступай себе с богом, ты свое дело сделал. Дальше мо-им хлопцам работенка будет. Пусть в Чигирин съездят, разомнутся маленько. А то засиделись, словно малые дети на печи.