Алексей Толпыго - Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Что касается их противников, то Керенскому в 1917-м было 36, Терещенко (украинскому мультимиллионеру и министру финансов в первом Временном правительстве) – 31, Чернову – 44, генералу Корнилову – 47, Колчаку – 43, Деникину – 45, Врангелю – 39. А вот Чхеидзе, Гучков и Милюков уже перевалили за пятидесятилетний рубеж.

Итак, Луи Антуан Сен-Жюст родился в августе 1767 года (точная дата, как мы увидим, имеет определенное значение) в центральной Франции, в провинции Ниверне, в городе Десизе.

Его отец был профессиональным военным и вышел в отставку в чине капитана и с крестом Святого Людовика – награда весьма ценная уже потому, что давала дворянство, правда, личное. Так что его сын дворянином, строго говоря, не был, что не мешало ему подписываться «де Сен-Жюст». Впрочем, так же поступали во Франции до 1789 года очень многие мещане – кто по праву, кто с сомнительным правом, как Сен-Жюст, а кто и вовсе без права – как например, Дантон и Робеспьер (называю только два самых громких имени, но список легко было бы пополнить самыми громкими именами самых пламенных революционеров).

Отец Сен-Жюста служил более 30 лет, соответственно вышел в отставку и женился, когда ему было за 50 – по тогдашним понятиям, стариком, – и вскоре умер. Сен-Жюст, как и Робеспьер, рано лишился отца и в 10 лет уже стал главой семьи. Однако отца он, очевидно, помнил и гордился им; во всяком случае, он очень интересовался войной, думал о военной карьере и даже когда окончательно сделал выбор в пользу политики, – в должности члена Комитета общественного спасения – занимался там преимущественно военными делами, как будет видно из дальнейшего рассказа. Но до этого еще далеко.

Молодой Сен-Жюст много читает. Читает преимущественно, как полагалось в XVIII веке, древних авторов – Аристотеля, Платона, Тацита, Плутарха, Демосфена и Цицерона.

Красивый молодой человек, «светский лев» местного масштаба, само собой, заводит несколько любовных романов. Была у него какая-то не совсем приятная денежная история, приведшая к тому, что он на несколько месяцев попал в исправительный дом, там он, между прочим, работал над своей поэмой «Органт», о которой чуть ниже. Но ничего по-настоящему плохого о нем сказать нельзя: он не натворил ничего такого, чего не делает множество других молодых людей, пока не перебесятся.

Словом, это был довольно заурядный молодой человек, не безгрешный, но отнюдь не злодей, и уж определенно не слишком выдающийся – повеса, ярый вольнодумец (как все его сверстники), немножко поэт и немножко мот. В этом типичном представителе «галантного века» никак, при всем желании, невозможно разглядеть будущего грозного комиссара Конвента, который сам совершал невозможное и требовал невозможного от других; блестящего оратора, может быть, лучшего, наряду с Верньо и Барером, оратора Конвента, «слова которого – как удар гильотины», труженика, по 18 и 20 часов в сутки работавшего в Комитете общественного спасения, наконец, как сказано, «французского маркиза Позу» – безжалостного и чистого душой идеалиста.

Между тем именно эта метаморфоза совершилась с молодым человеком за каких-нибудь 5–6 лет. И не с ним одним. Говоря о личностях Великой французской революции, мы всегда имеем дело с двумя или тремя совершенно разными личностями: один человек до 1789 года, второй – в критические годы и третий (ну, если доживет) – в наполеоновскую эпоху. Тут хотелось бы привести цитату из французского историка XIX века Эдгара Кине:

«Когда я вижу депутатских ораторов, которые призывают Законодательное собрание к суду и управляют с такой гордостью немыми и услужливыми собраниями, я бы хотел знать, что стало с ними несколько лет спустя. Но они смолкают окончательно при первом появлении деспотизма и обращаются в ничто, так что мне трудно найти их следы. Я боюсь, что, разыскивая их, я, пожалуй, нашел бы среди них чиновников Империи. Так мы видим Гюгенена, непобедимого президента мятежной Коммуны, очень скоро прирученным, домогающимся и получающим должность таможенного чиновника, как только абсолютная власть появилась снова после 18 брюмера. Страшный Сантерр делается кротчайшим из людей, как только он возвращен Первым консулом. Едва Бурдон-де-Луар, Альбитт, эти железные люди, почувствовали палку, как вот они уже самые покладистые, податливые из имперских чиновников. Великий ловец королей Друэ [28]восседает теперь в супрефектуре С. Мерехульда. Если бы кто-нибудь призвал их остаться верным воспоминаниям, если бы напомнил им старую клятву, он показался бы, как это всегда бывает у нас после каждого изменения, безумным. Наполеон рассказывает, что он был в лавке Карусели 10 августа и следил тогда за взятием дворца. Если бы у него было тогда предчувствие, он должен был бы улыбаться на этот хаос, который он так скоро и так легко введет в прежние рамки. Сколько ужаса – и для чего? Чтобы тотчас привести все к старому послушанию?»

И действительно: если сравнивать, что именно делали эти люди (ну, хотя бы Жозеф Фуше, преподаватель математики, кровавый палач Лиона и министр полиции Наполеона) до 1789 года – между 1792-м и 1795 годами – и в годы Империи, – то трудно поверить, что это все один и тот же человек. Однако вернемся к нашему герою. В возрасте 20 лет (это, заметим, октябрь 1787 года – уже начало революции) он «окончательно» решает стать юристом и поступает на юридический факультет Реймсского университета.

Лидер жирондистов Бриссо, также окончивший этот университет, уверяет, что «там продавали все – степени, диссертации и аргументы», и добавляет, что ему самому на экзамене выпал вопрос: рассказать о правах евнухов в браке. Возможно, он несколько преувеличил, хотя в общем-то нет причин ему не верить; но если даже так, то надо констатировать, что университету сильно повезло со студентами. На его медицинском факультете учились, к примеру, Кабанис, врач Мирабо; Дюбуа, акушер Марии Антуанетты; пресловутый доктор Гильотен. А на факультете права (правда, не в одно время с Сен-Жюстом) – если назвать только самых знаменитых – жирондистский министр внутренних дел Ролан, зловещий прокурор Фукье-Тенвиль, лидеры жирондистов Петион, Луве, Бюзо, наконец, Кутон, Приер, Дантон (все трое – монтаньяры, видные члены Комитета общественного спасения, как и Сен-Жюст). Но это все – в будущем; пока что ничто не предвещает им подобных карьер.

К началу 1789 года Сен-Жюст закончил свою поэму «Органт», отвез ее в Париж и издал – естественно, за свой счет. Поэма тут же была запрещена, и автора стала разыскивать полиция, но еще до этого он принес ее парижскому журналисту Камиллу Демулену и попросил его дать объявление в газеты о выходе в свет его шедевра.

Демулен согласился, но энтузиазма не выразил, и Сен-Жюст, тогда считавший свой опус чуть ли не новым словом в литературе, видимо, обиделся. Но прав был, конечно, Демулен: поэма не то чтоб очень плоха или графоманская, но заурядная. Это подражание вольтеровской «Орлеанской девственнице». Как и у Вольтера, тут рыцарские приключения, основательно сдобренные эротикой, и политическая сатира, так, в одной из песен герой отправляется в Ослинград, где чиновники, доктора, парламент – все состоит из ослов, «ну прямо как у нас», – заявляет герой. Всё это очень напоминает Вольтера, только литературный уровень много ниже. В общем, тремя годами спустя сам автор заявил, что «не желает больше вспоминать о своем юношеском опыте, тем более не слишком удачном».