Юрий Торубаров - Иван Калита

— Не бросал я. Не хотел я зла атаману.

— Не хотел, — вдруг на повозку запрыгнул Андрей, — а ну скажи, чё ты сделал с внучкой атамановой?

По толпе пробежал непонятный шорох:

— У атамана была внучка?

— Да, была, казаки, — ответил Андрей. — Прежде чем попасть в казаки, у него был сын. А у сына была дочка, а атаману внучка. Сын погиб. Делился атаман с внучкой своей башловкой. чё тут такого? В мошну казацкую не лез.

— Правильно, не лез, — понеслось со всех сторон, — пусть скажет, чё он с ней сделал!

— Да я её и знать не знал. чё вы, казаки! чё? Он её от всех таил. А кто с им ездил? Ты! — показывает он на Андрея, — ты знал и где она. А щас на мня валишь!

— Говори, Андрей, — шумит толпа.

— Я не буду говорить! Пущай она сама вам расскажет.

— А где она?

— Она здеся! — это голос Захара.

Толпа расступается, и к повозке подошли Захар и Дарья. Бледнеет, отступает назад Хист при виде девушки. Андрей спрыгивает и помогает ей подняться на повозку.

— Хороша! — проносится по толпе.

— Говори, — шепчет Андрей.

— Я всё расскажу, — голос её чист и приятен.

И как приговор зазвучали её правдивые слова. Выслушав Дарью, толпа скандировала:

— Смерть Хисту, смерть!

Кто-то грубо толкнул его с повозки. В воздух взлетели папахи. Приговор состоялся.

Андрей почувствовал на себе чей-то взгляд. Он оглянулся. На него смотрели умоляющие глаза Хиста. И тут он вспомнил, что когда-то Хист внёс свою лепту в его спасение. В душе родилась жалость: «Надо спасти. И пусть убирается подобру». Андрей машет руками, хочет остановить людской поток. Да где там. С повозки соскакивает Ергун и вонзает в грудь Хиста зализку со словами:

— За Семёна! За Власа! За тех казаков! За неё!

Толпа звереет. Понеслись голоса:

— Смерть его прихвостням!

Андрей поднял руки:

— Казаки! Успокойтесь, не распаляйтесь!

Неожиданно толпа пришла в движение. Андрей не мог понять, в чём дело. Наконец выяснилось. К повозке шёл отец Порфирий. В руках крест, и он им освящал казаков, поочерёдно поворачиваясь то на одну, то на другую сторону:

— Благослови, Господи! Благослови, Господи!

Взобравшись на повозку, он запел:

— Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твоё, да придёт Царствие Твоё...

Толпа подхватила молитву. По её окончании батюшка сказал:

— Казак, — он посмотрел на Андрея, — прав. Успокойтесь! Да простит Владыка беззаконие наше! — и, трижды кланяясь, перекрестился. — Пойду в церковь, помолюсь об убиенных душах.

Батюшка удалился. Какое-то время казаки безмолвствовали, точно не зная, что делать, лишившись своего главы. Но это длилось недолго. Как-то незаметно толпа разбилась на группы. Больше других оказалась та, которая ходила в поход с днепровцами. От этой группы вышел казак с пышными усами и по-днепровски пострижен, с оселедцем.

— Казаки! — разглаживая усы, забасил он, — мы остались без батяни. А бирюк — и тот вожака имеет. Волю Андрея! В походах — проверен! Зубец — молодец! — сказав, он важно посмотрел по сторонам, ещё раз провёл рукой по усам и спрыгнул с повозки.

Запрыгнул ещё один казак и тоже выкрикнул Андрея. Толпа стала заражаться этим именем. Андрей понял это и вскочил вновь на повозку.

— Казаки-друзеки! Я благодарен за доверие! — и он поклонился на четыре стороны, потом, выпрямившись, спросил: — Скажите, казак слово держит?

— Держит! Держит! — орёт майдан, ещё не зная, куда потом склонится их поддержка.

— Так вот! Семён просил, если с ним что случится, не оставлять его внучку, — всё стихло, — я дал ему ето слово! К тому же, казаки, я... полюбил её. Я не могу её оставить! А теперь воля ваша, казаки!

Он вытащил саблю из ножен, опустился на колени. Рядом положил саблю и папаху. Подняв голову, сказал:

— Иль милуйте, иль рубите голову, но здесь с бабами не живуть.

— И мне тоже, — Дарья вскочила на повозку и встала на колени рядом с ним.

Казаки растерялись: чё делать. Она — внучка атамана, отдавшего жизнь за них, казаков. Он — герой похода, не раз доказавший преданность казацкому делу. Слово дал! Слово, конечно, держать надо. Эх, нет мудрецов Курбата, Зосима. Они бы быстро разобрались. Однако есть! Есть! К телеге подходит седой казак. Плечи его опущены. Да и стан согнулся, ногами шаркает. Сразу видно — за спиной долгая жизнь. Еле взобрался он на повозку. Майдан замер. Поправил он усы, протёр слезящиеся глаза. Откашлялся.

— Казаки, — голос дребезжащий, — у многих из нас сердца поостыли. Но и мы были молодыми и мечтали о счастье. Не получилось. Так не будем лишать их того, чего не получилось у нас, — он наклонился, опершись рукой о повозку, тяжело соскочил на землю.

— Правильно! Правильно! Пущай живут. Нас, казаков, не забувают! Волим! — папахи полетели вверх.

Они поднялись, поклонились во все стороны и поблагодарили казачество. Потом Андрей, ссадив Дарьюшку с повозки, поднял руку:

— Казаки! Можно мне сказать свою думу?

— Давай! Давай!

— Предлагаю в атаманы моего друзека Митяя. Казак он боевой и, главное, — верный.

Круг избрал Митяя.

Перед отъездом по настоянию казаков отец Порфирий обвенчал молодых в церкви. Казачество преподнесло им богатые подарки. Провожали их до московской границы чуть не всем кошем. На прощание сказали:

— Понадобится помощь, свистни! Все будем!

На дворе зима. Вновь Московия покрыта белоснежным убором. Хороший бодрящий морозец. Снег поскрипывает под ногами. Стайка снегирей облепила дерево, покачиваясь на мёрзлых ветках. Птицы переговариваются между собой. На небе улыбающееся светило глядит на серебряный покров. Какой-то смерд в тулупе, сидя на мешке с зерном, вожжами подгоняет лошадёнку. Жизнь идёт своим чередом.

Над хоромами великого князя всея Руси свечой поднимается в небо столб дыма. В опочивальне Ивана Даниловича в печи потрескивают дрова. Сам князь болен. Его лихорадит. Он лежит на одре, до подбородка закрытый двумя тулупами. На лбу — испарина. Приставной столик сплошь заставлен склянками с настоем разных трав. Тут же думный дьяк Кострома, лохматый мужик с морковным носом и большими недоверчивыми глазами. На коленях у него толстая книга, которую он читает князю.

— Подожди, — перебивает князь, вытаскивая из-под шуб руку. Белоснежная кожа морщиниста. Он чешет нос длинными исхудалыми пальцами, — ты что мне говорил о сыне Фёдора Стародубского?

— Да, князь, объявился он. Просится к те.

— Скажи ему, завтра приму. Уж больно покойничек с тёткой за него просили.

— Ладно, — и Кострома наклонился к книге.

Князь зевнул и сказал:

— На сёдня хватит. Хочу поспать, — и повернулся к стене.

Дьяк поднялся. Сунул книгу подмышку и на цыпочках вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.