Юрий Торубаров - Далекий след императора

— У нас, у русских, так говорится: дают — бери, а...

Кто-то из рыбаков договорил:

— ...бьют — беги!

Все рассмеялись.

Они ещё долго прощались на берегу. Когда Камбила и Егор наконец остались одни, Гланда, поглядывая на рыбину, сказал:

— Ты знаешь, Егор, а вы русские, какой замечательный народ!

— Когда нас крестят, то тоже в воду окунают, — зачем-то поясню! Егор.

— Вот вишь, мня крестили как русского человека. Скажи, Игор, а Айни, мои дети тожить стали русскими?

Егор постарался сделать лицо серьёзным и спросил:

— А как ты думаешь?

— Думаю... да.

— И правильно! — он шутливо толкнул его в плечо.

— Чё нам с этой штуковиной делать? — Гланда носком сапога пошевелил тушу.

— Щас споймаю возок и отвезём к те, — ответил Егор и бегом стал подниматься по крутому берегу.

У ворот Гландова двора хозяин прощался с Егором уже не один. Его крепко держала за руку Айни, которая целую ночь не сомкнула глаз в ожидании невесть куда девшегося мужа. А завидя их, бросилась навстречу. На прощание Камбила сказал:

— А всё же давай начнём с этих Дворянинцевых.

Егор только посмотрел на него, но ничего не сказал.

Великого литовского князя Олгерда Юрий Витовтович нашёл в одной из деревушек по реке Шелони. Выселив в сарай хозяина, старосту этой деревни, Олгерд занял его дом. Великий князь взял себе за правило чужими вещами не пользоваться, поэтому всегда возил с собой кресло, столик, одр и поставец с одеждой.

Когда князь Юрий вошёл к нему с низко опущенной головой, Олгерд, что-то торопливо писавший, поднял голову и пером указал на стул:

— Садись! — а сам продолжил писать.

— Великий князь, — неуверенно начал Юрий.

— Знаю, — не поднимая головы, перебил его Олгерд, — я посылал тебя не пробовать слабость новгородцев. Ты их только насторожил.

Сказав это, Олгерд, почёсывая нос, читал только что прописанный им текст, в котором в какой раз пробовал добиться митрополичьего стола.

Юрий Витовтович не знал что и делать. Дальше оправдываться или... подождать. И решил подождать. И... угадал. Кончив читать, Олгерд поднял глаза на провинившегося князя, кстати, своего любимца. Его угрюмый вид сказал князю о многом. Поэтому нотации читать не стал, а сказал:

— Поедешь к ним, — Юрий понял, что речь идёт о новгородцах, — и объявишь, что я хочу с ними увидеться. Скажешь, что бранил нашего великого князя ваш посадник Евстафий Дворянинцев, называл псом.

— Всё? — удивился Юрий Витовтович.

Ему показалось, что великий князь не закончил мысли. «На верное, он должен был сказать, что он за это от них хочет». Великий князь отлично понял Юрия. Улыбнувшись одним краем лица, сказал:

— Они поймут.

Юрий поднялся, Олгерд на прощание кивнул и взял новый лист бумаги.

В этот день новгородцы получили два сообщения. И оба — плохие. Утром с Шелони прискакал всадник и на всю многолюдную площадь кричал:

— Люди честные! Литовцы пришли до нас на Шелонь! Грабют! Убивают! Ратуйте!

Площадь вмиг превратилась в муравейник, в который воткнули палку.

Вскоре запел вечевой колокол: басистый, густой, со слезинкой, как бы кричащий: «Вражина идёт!». Как тут не поратовать! И на площади набилось столько народу, что яблоку, горошине негде упасть. Чудом было, как разыскали в этом людском море друг друга Камбила и Егор. Оба в полном вооружении. Камбила уже научился различать звон колоколов. За его спиной десятка два воинов. Да и Егор не один. Многие из тех, кто сидел с ним в яме, вновь пришли по зову своих сердец. Егор с Камбилом обнялись. Желающих помочь Шелони собралось около тысячи человек.

А вечером явился князь Юрий Витовтович и довёл до новгородцев слова своего великого князя.

— Это всё? — спросил Фёдор.

— Всё, — ответил посланец.

Многие переглянулись меж собой:

— Что же хочет литовец?

Ответил воевода, глядя на посадника:

— Ему нужна голова твово батяти!

Фёдор растерянно посмотрел на тех, кто набился в посадничество. Он боялся, что кто-то крикнет, чтобы выдали отца. Но спас его Камбила, заявивший, что литовский князь обнаглел и хочет показать свою власть. Посадничество зашумело:

— Наказать етова наглого литовца.

С Фёдора свалилась тяжесть, и он глазами поблагодарил Камбилу. Но он рано обрадовался. Было темно, а площадь гудела. Там были владыка, воевода с дружиной.

Посадник, появившийся утром, что-то пытался сказать. Но из-за галдежа его никто не расслышал. Владыка благословил, и отряд, ведомый воеводой, выступил в поход. С какой надеждой в глазах провожал их посадник.

Литовцев они догнали на Луге. Но, глянув на литовскую мощь, воевода решил не переправляться, а выждать чего-то на этом берегу. Камбила и несколько других, недовольные таким решением, заявились к воеводе, чтобы потребовать переправиться и биться. Он слушал их терпеливо, не перебивал. Когда они выговорились, заговорил воевода веско, убедительно:

— Вы видели его войско? — он кивнул на западный берег реки.

— Да, да! — в разнобой ответили те.

— А своё?

Молчание.

— Чё молчите? Аль сказать неча? — он их обвёл взглядом. — И чё мы будем из-за какого-то Дворянца жизни отдавать?

Его не поддержали, но и ничего не сказали против. Народ был в раздумье. Потом раздался шум. То подошедшие шелонцы попробовали было словесно напасть на воеводу.

— Мы не знали, чё у Новгорода такой трусливый воевода!

— Надожить! Испужался! Аль ты думал, он один пришёл!

Подошла к воеводе подмога из числа его дружинников.

— Чё! — закричали они, — воевода дело сказал. Чего нам за его, дурака старого, головы дожить?

— Кто дурак? — поднялся Камбила. — Он ж за вас заступался. Он не хотел...

— Чево не хотел?.. — поднялся рёв.

— Не будем свои головы за него ложить!

Камбила посмотрел на Егора и понял друга: он не приветствовал орущих дружинников. Но им было ясно, что переубедить их невозможно. У Егора даже появилась мысль: «Неуж воевода просто мстил Фёдору...». И не выступать же им двоим против литовского князя.

Луговчане с шелонцами поднялись было против новгородцев, пытаясь всё же заставить их хотя бы попугать ворога.

— Сыми порты да попужай их своей задницей, — огрызнулся кто-то из новгородцев на самого крикливого из той братии.

Воевода ухмылялся в свои отвислые усищи.

Следующий день прошёл, как обычно. Под вечер заехал Фёдор к отцу. Зайдя к Марфе, он подарил ей перстень с бриллиантом, который был до того красив, переливаясь всеми цветами радуги, что от него невозможно было оторвать глаз. Увидев, как загорелись глаза девы, он пошёл к отцу. Пробыл он там долго. О чём у них был разговор, осталось тайной. И только по тому, каким посеревшим на утро выглядело лицо старого боярина, можно было догадаться, что не всё было благополучно в их семье.