Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой

— Нещипаные птахи всегда пугливы. Ясь, поцелуй ручки девчатам!

Ясь, покраснев, как пион, казалось, вот-вот разревется от смущенья, но под строгим оком родителя вынужден был целовать; дамы взяли его на свою половину и, любуясь его красотой, стали кормить его конфетами, как птичку, гладить, а в конце концов и нежно целовать.

— Вы должны нас догнать! — смеялся Блюм, наливая Кулеше огромный кубок.

— По плодам их познаете их.

Кулеша чмокнул языком о небо, точно кто хлопнул бичом, и осушил кубок.

— Малые пичужки — пустые штучки! Не с такими случалось иметь дело. Могу высушить этот бочонок до последней капли не отрываясь, — указал он на ведерный бочонок, поставленный на козлы.

— В нем целых пять гарнцев!

Кулеша взял бочонок за оба конца и взвесил в руках.

— Выпьете? — вскричал даже Воина с удивлением. — Одним духом?

— В больших делах достаточно пожелать, а кто пожелает — тот свершит, — проговорил он хвастливо, уснащая свою речь латынью.

— Латынь безупречная, живот — как у бернардина, а все же бьюсь об заклад, что вам не осилить.

— Держу, что выпью! — протянул тот руку, лукаво подмигивая припухшими глазками.

— Двадцать пять дукатов, что — нет! — горячился Воина.

— А я ставлю за него! — воскликнул фон Блюм, скорый на всякий азарт.

— Я тоже! Я тоже! — раздалось несколько голосов.

Все окружили его, сбежались даже дамы, расспрашивая с любопытством, что случилось.

— Деньги на бочку, господа! — крикнул Воина, высыпая в чью-то шапку свои дукаты.

Его примеру последовали остальные, и через минуту собралось с полсотни червонцев.

— Принимаете заклад? В шапке пятьдесят червонных!

— Принимаю, ради денег чего не сделаешь! — проговорил он с серьезным видом по-латыни.

— Выдуешь — твои дукаты; нет — всыплем тебе пятьдесят горячих. Таков уговор! — заявил категорически Новаковский.

— Ладно, только пороть на ковре. Шляхтич я, как и вы все, вельможные...

— Ладно! Принимайтесь за дело! А на ковре, так уж конечно! — раздались возгласы.

Кулеша отвернулся, чтобы расстегнуть пояс и шаровары, саблю воткнул в землю, повесил на нее шапку и, усевшись на траве, велел подложить себе под лопатки свернутый в трубку коврик.

— Эй, мужичье, выбивай пробку! — крикнул он прислуге.

Сташек ловко выбил пробку и подвинул бочонок. Кулеша перекрестился, схватил бочонок за уторы и, подняв его надо ртом, откинулся слегка назад и стал тянуть вино.

Кругом все стихло, даже музыка смолкла; все сбежались посмотреть на такое зрелище и впились в шляхтича глазами, а он пил и пил, работая лишь вовсю кадыком и отдуваясь, откидывался все больше и больше назад, пока не уткнулся спиной в свернутый коврик, и продолжал тянуть, но все медленнее и медленнее. Глаза уже выкатывались у него на лоб, обильный пот заливал посиневшее лицо, жилы на шее вздувались, как веревки, а живот разбухал с поразительной быстротой. Зрелище из потешного становилось до того отвратительным, что дамы разбежались, молодые же люди с беспокойством ждали конца. Кулеша допил последнюю каплю, отбросил бочонок и пробормотал:

— Ничего удивительного. Слово сказано — кобылка у плетня. Ясь, гляди в оба, не спи.

И свалился на траву, мертвецки пьяный.

Паренек сунул шапку с дукатами ему под голову и принялся стебельком травы щекотать его высохшую глотку, пока не последовал благодетельный результат.

Все отшатнулись с отвращением, один только Сташек с удивительной заботливостью подошел, чтобы закрыть пропойце лицо полой балахона, пробуя одновременно добраться до дукатов, но Ясь буркнул грозно:

— Не трожь, по башке получишь. — И с молодецким видом схватился за свою шпажонку.

— Не допился бы он только до царствия небесного, — забеспокоился Заремба.

— Выспится и завтра опять будет готов.

— Это пьяница, известный на всю Речь Посполитую! Обучался, сказывают, под руководством самого покойного князя «Пане Коханку»! Мастер, однако! — поражался Новаковский.

— Откуда вы его раздобыли?

— Из корчмы. Рассказывал он мне такие прибаутки и так пересыпал латынью, что я решил привести его, чтобы развеселить публику. Не знал я, что он такой фокусник. Куда едете? — обратился он к пареньку.

— На сейм, в Гродно, — ответил тот, вытирая платком отцовскую физиономию.

— Найдет достойных партнеров. Сомневаюсь только, чтобы кто-нибудь его перещеголял. Есть ещё дюжие глотки, особенно между сермяжниками. Думаю, что и Подгорский мог бы с ним потягаться.

— Пять гарнцев бургундского одним духом не выпьет. Скотина, не человек, этот стольников сын, — процедил сквозь зубы с отвращением Воина и пошел вместе с Зарембой к дамам, весьма смущенный Капризом княжны Четвертынской, которой вдруг захотелось во что бы то ни стало свежего молока.

Блюм был в отчаянье, так как молока не оказалось ни в привезенных запасах, ни в корчме. К счастью, кто-то подал проект привести корову с ближайшего выгона. В эту геройскую экспедицию отправились бегом все трое Кротовских с несколькими офицерами, и через некоторое время появились на поляне, таща и подталкивая какую-то мычащую коровенку. За ними бежала, вопя благим матом, пастушка с развевающимися по ветру волосами.

— Есть молоко! — торжествующе восклицал Блюм. — Но кто его надоит?

— Конечно, я сама, — заявила решительно княжна.

— Фи, от нее так несет хлевом! — скорчила гримасу пани Новаковская.

— Даже в романах коровы не благоухают лилиями, — заметил насмешливо Воина. — Можно ее, впрочем, спрыснуть духами, это будет очень поэтично.

Корове действительно обмыли вымя «Ларендогрой» [7] «Ларендогра» — туалетная вода «La reine d'Ноngrie» («Королева Венгрии»). и всю обрызгали духами, ко всеобщему умилению и великой потехе прислуги. Особенно Сташек, стоя за своим барином, положительно чуть не лопался от хохота.

— Ой, не могу, пан поручик, с ума сойду... Ой, батюшки, святые угодники, и довелось же моим грешным очам увидать этакую штуку! Ох, пес ее возьми! Хо-хо-хо!

Корову с большими церемониями повели на разостланный ковер, прислуга держала ее за рога, спину и хвост, княжна уселась под ней на целой куче подушек и среди всеобщего безмолвия принялась доить в какую-то вазу.

— Божественная картина! Очаровательно! Восхитительно! Невообразимо! — посыпались сразу восторги, когда княжна, надоив с полвазы, подняла ее вверх и воскликнула:

— Кто жаждет, того напою настоящим нектаром!

Жажду почувствовали, конечно, все, но лишь не многие коснулись устами волшебной чаши и хлебнули, точно в экстазе, неизъяснимого счастья.

Когда же дошла очередь до Воины, тот заметил:

— Удивительное превращение: корова черно-белая, а молоко — фиолетовое!

— В самом деле! Что за чудо! Это что-то удивительное! Фиолетовое молоко! — поражались все.