Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой

Вытянулся перед ним, как полагается, в струнку.

— «Князь Цицианов, командир гренадерского полка», «фон Блюм, капитан», — читал Заремба, не будучи в силах скрыть изумление и некоторую тревогу. — Что ж ты им сказал?

— Что ваше благородие пошли обедать. Были как раз в полдень.

— Приятные гости! Цицианов отдает ответный визит, но чего нужно Блюму? Надо сейчас же показаться на людях. Не разузнаете ли, отче, кого вчера увезли из Гродно?

— Увозят под вымышленными фамилиями, а чтобы замести следы, на каждой почтовой станции меняют фамилии, так что самому черту не угнаться за ними. Попробую все же. Говорили братцы: может быть, удастся! — засмеялся он и ушел.

— Какой-то маркитант ожидает, — говорит, что знакомый, — доложил после его ухода Сташек.

— Так говорит? Ладно, зови, только прежде дай-ка мне чего-нибудь поесть.

— Все готово. — Сташек стал перечислять по пальцам: — Есть черника с клецками, есть молодая утка, поджаренная на вертеле, есть брусника, есть...

— Не валяй дурака, давай что есть, только поскорее! Да, кстати, принеси воды, разведи мыло и приготовь вишневый фрак...

Сташек справлялся живо, отпуская при этом такие потешные каламбуры, что Заремба все время хохотал. В конце концов спросил его, смеясь:

— Где это ты такой уродился?

— Не могу знать, пан поручик; нашли меня готового в капусте.

— Тебе бы в комедианты пойти.

— И этого я попробовал, — с «Петрушкой» по Варшаве ходил. Кукол нарядил мне один товарищ, а я глотку драл и за Ирода, и за черта, и за Маргаритку, и за еврея, — за все фигуры. А как дело было в последний мясопуст Великого Сейма, так цапнули нас маршаловы венгры, и пан маршал, городской голова, за то, что мы видных персон выставляем на посмешище публики, приказал нам всыпать по двадцать пять горяченьких. Щедрый барин, пускай ему хвороба вернет с барышами! Взяли нас потом под свою протекцию пан Вейсенгоф, пан Немцевич и ксендз Дмоховский, — сочинили потешные стишки на великих панов, дали нам кукол, похожих на них, как две капли воды, я говорил за каждого его голосом, и показывали мы этого «Петрушку» во дворцах, по квартирам и по первоклассным кофейням и трактирам. Случалось, что и по сто злотых нам за день перепадет. А что было хохота, да жратвы, да выпивки!

— Что ж, ты всякий голос умеешь передать?

— Разрешите только, пан поручик...

И, не дожидаясь ответа, отошел в угол и заговорил так удачно подделанным голосом Кацпера, что Заремба оглянулся в недоумении. Потом сразу точно раздулся, выпятил живот, надул щеки и заговорил голосом Качановского. Изобразил Мацюся и отца Серафима, потом закричал петухом, заржал, залаял, в три голоса сразу, засвистал дроздом.

— Ну и ну, черт возьми! Вот тебе за твои фокусы. В театре лучше не покажут.

— Раз услышу — и запомню! — похвастался Сташек, обрадовавшись дукату и перемене поручикова гнева на милость.

— А сколько тебе лет?

Он показался Зарембе совсем молоденьким.

— Породила меня, извольте, пан поручик, знать, тетка из милости, и приключилось это с ней в девичьем положении, — так стыдилась, бедняга, метрику на меня выписать.

— Ха-ха-ха! — расхохотался Заремба. — Ну, убирай, пострел, со стола и зови маркитанта.

Немного погодя вошел человек небольшого роста, плечистый, с реденькой рыжеватой бородкой, раскосыми глазами и широким лицом. На бритой голове его красовалась тюбетейка, малиновая рубаха была запущена в шаровары, а поверх нее накинут синий кафтан, густо собранный на поясе в сборки. Он подал Зарембе синий клочок бумаги с выколотым в уголке треугольником.

Заремба посмотрел на бумажку и, опасаясь какого-нибудь подвоха, проговорил сухо:

— Что это за комедия? Вы что, немой?

Маркитант усмехнулся и, шепнув формулу посвященных, прибавил вслух:

— Зовут меня Махмут Беляк, из Лостои, брат майора Амурада. Татарин, как изволите видеть, ваше благородие, родом и верный слуга польской отчизне.

— Так будьте желанным гостем, а мне простите мой первый прием, — денщик доложил мне о каком-то маркитанте. Присядьте, пожалуйста.

— Вот уж полгода, как я действительно маркитанствую. Сейчас сможете убедиться, какие у меня добротные товары.

Он крикнул по-татарски в сени, и через минуту в комнату были внесены длинные лубяные короба, обвязанные веревками.

— Сташек! — приказал Заремба. — Сядь на крыльцо и — никого нет дома.

Маркитант сам запер дверь на ключ и, развязав короб, вынул оттуда несколько мешков золота.

— Десять тысяч дукатов. Необходимо их поскорее вручить нурскому квартирмейстеру Зелинскому. Таков приказ начальника Дзялынского. Через пять дней он обещал сам прибыть в Гродно. А теперь покажу вам настоящий товар.

— Так вы разве в самом деле торгуете? — спросил Заремба, немножко шокированный, пряча мешки с золотом в ящик.

— Эта профессия приносит большие барыши и дает мне возможность заодно служить нашему делу, — ответил татарин, выбрасывая из лубков на пол дорогие материи, из-под которых извлекал какие-то тяжелые, длинные предметы в байковых чехлах. — У меня тут привезено пятьдесят ружей, надо доставить их полковнику Гроховскому в Парчев.

— Да, уж и сказочные лубки! — воскликнул Заремба, страшно обрадовавшись и оглядывая ружья чуть не с благоговением. — Настоящие марципаны! Этого-то нам больше всего недостает. Новехонькие, — понюхал он стволы, — а уже пристрелянные! Дорого, должно быть, стоят?

— По червонному целкачу на магарыч, — мне коран запрещает пить вино и угощать им. Удружил я в нужде одному гренадерскому офицеру. Дела мало мне до того, откуда он взял ружья! Не мой грех, не мое покаяние. Есть и мешочек с тысячью первосортных кремней. — Он уложил ружья в один короб, сложил товары в другой и собрался уходить. — Квартирую на почтовом дворе. Часто бываю в разъездах, — поставляю фураж в лагеря «союзников». Но конюх остается при запасных лошадях, он мне даст знать — явлюсь по первому требованию. Командир настаивал, чтобы ружья сейчас же отправить.

— Есть у меня монах, который ездит со сборами. Он их завтра отвезет.

Беляк не хотел принять никакого угощения и ушел. Заремба приказал скорее запрягать и, нагрузив все карманы золотом, поехал к подкоморию Зелинскому, к которому уже заезжал по приезде, но не застал его.

Подкоморий Зелинский проживал на Виленской улице, в небольшой усадьбе, и, к счастью, оказался дома.

Навстречу Зарембе вышел человек средних лет, статный, с красивым лицом, украшенным свешивающимися вниз усами, с привлекательной, радушной улыбкой, бритой головой и проседью в оставленном чубе. Одет он был в польский костюм с саблей.

Он пригласил Зарембу в небольшую комнату, взвесил аккуратно золото и, заперев деньги в сундук, обратился к гостю дружеским тоном: