Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой

— Вывод из всего этого, что Вакх и Венера не укрепляют сил, — прошептал епископ.

— Не укрепляют их и подлые действия, — вспыхнул неожиданно Анквич. — Я должен уйти, я задыхаюсь от этого мерзкого смрада. Зубов ждет меня.

Епископ преградил ему дорогу и в чем-то долго и горячо убеждал его. Заремба не мог дольше выдержать, он должен был убежать, чтобы не умереть на месте от негодования или не сойти с ума. Как он вышел из дворца и как прошел беспрепятственно сквозь частые патрули, разъезжавшие по городу, он не мог впоследствии сказать. Его увлекал ураган возмущения и провел его через все препятствия.

Кацпер ожидал его дома с докладом о новой вербовке. Сташек подробно докладывал расположение батарей вокруг Гродно, отец Серафим явился с запиской, которую надо было прочесть при помощи шифра, виленская почта принесла письмо Ясинского, но Заремба отмахнулся от всего и, запершись в комнате, дал волю своим чувствам. Знал о подлых махинациях этих отчимов родины, но того, что услышал, не мог себе никак представить.

— Армию продают, последнюю опору и надежду, чтобы легче отдать отечество на растерзание врагам! — Волосы стали у него дыбом от такого святотатства и подлости. — И природа создает такие чудовища! Нет, значит, пределов человеческой подлости, — простонал он, пораженный неожиданным откровением.

И долго терзался в мрачных размышлениях о том, что ему теперь делать?

На его глазах строятся козни и заговоры на погибель Речи Посполитой, а он должен смотреть на это равнодушно и позже только делать об этом соответствующие доклады. При одной мысли об этом рука его искала сабли, кровь ударяла в голову и всего его охватывал жар жгучего негодования. Нет, он не годится в епископские секретари и помощники предательской шайки. Ни за что на свете, ни за что... Но требование «дела», добровольно принятое служение ему, совершенно ясно сознаваемая необходимость проникнуть с планы вражеского лагеря — все это опять предстало перед ним с неумолимой ясностью.

Как соединить и примирить одно с другим?

И, как бы убегая от неизбежного решения, он приказал Мацюсю запрягать и, хотя приближалась полночь, поехал на бал.

Дворец князя Сапеги издалека уже сиял заревом, гремел музыкой и шумом голосов. А кругом сверкали штыки егерского кордона и стояли целые тучи казаков.

В огромном зале на два этажа, убранном цветами и залитом огнями хрустальных люстр, убирали после ужина мебель для танцев, и только в залах поменьше, устланных коврами и уставленных дорогой мебелью, взятой напрокат специально для этого вечера, веселилось блестящее общество. Весь Гродно явился чествовать Зубова: были и послы, и высшие сановники республики, и знатные дамы, и даже папский нунций с епископами Массальским и Скаршевским.

Заремба на самом пороге попал в объятия Новаковского, который представил его дамам и наиболее важным гостям, а потом заявил ему:

— По всему дворцу искали тебя епископ и кастелян.

— Я полагал, что я не нужен, и ушел.

— Такая протекция может тебе составить карьеру... Поздравляю тебя.

Заремба увернулся от дальнейших разговоров и его общества, умышленно старался занимать в зале наиболее видные места и бросаться в глаза. Вскоре он обратил на себя внимание дам своей красотой, полной очаровательного изящества галантностью, остроумием и бешеным темпераментом в танцах. Особенно англезы и менуэты танцевал он с такой виртуозностью, что дамы награждали его бурными аплодисментами, не скупясь при этом не только на выражения восторга, но и на нежные взгляды. В пестром венке все время окружавших Зубова красавиц особой его благосклонностью была отмечена Иза, но и она часто поднимала на Севера свои томные глаза.

Как-то изловил его Цицианов, чтобы пожаловаться ему на низкую изменчивость женщин, так как его снедали ревность и бессильная злоба против Зубова.

— Каждая из них может продать свой взгляд первой встречной собаке! — согласился Север, следя взглядом за Тереней, танцевавшей до беспамятства

с фон Блюмом, и пошел в боковые покои, где царили уже полновластно «фараон» и шумное разгульное пьянство...

Уже на рассвете изловила его вдова-подкоморша.

— Отвезите меня домой. Там ждут Дзялынский и Прозор.

Ужасно обрадовавшись, он подал ей руку и, флиртуя с ней и рассыпаясь в модных комплиментах, повел ее к выходу.

Как раз в этот момент поднялся страшный шум. Это подвыпившая молодежь подхватила Зубова на руки и понесла по всему залу под общие крики «виват» и громкие фанфары оркестра.

Заремба оглянулся с чувством презрительной жалости и медленно направился к выходу.

Однажды утром у дворца князя Сапеги стал собираться народ: на черной доске, где обычно наклеивались объявления, красовался синий лист бумаги, исписанный жирными буквами и вызывавший всеобщее любопытство. Люди пробовали читать, что там написано, но потому ли, что лист был слишком высоко наклеен, или брались за это люди, не слишком умелые в чтении, — но тщетно то один, то другой складывали с трудом букву за буквой и гнусавили по складам: ничего из этого не выходило, только смех да шутки над чтецом раздавались в толпе.

— Такие афишки означают, что приезжают комедьянты, — заявил во всеуслышание тоном знатока какой-то субъект в зеленом переднике. — С тех пор, как сеймовцы понаехали в Гродно...

— Написано черным по белому: «С разрешения...» — читай дальше, Трояковский.

— В молитвеннике-то я тебе прочитаю все до последней буковки, а тут чтой-то иначе...

— Не про тебя, небось, писано, — подтрунил какой-то верзила в белом ворсистом кафтане, с фатоватой физиономией. — А ну их к дьяволу со всем ихним семейством и печатаньем.

— Небось, легче языком облизывать господские блюда...

— А может, тут что пропечатано супротив сеймовых?

— Столько тут клеят, что кому тут все понять да запомнить!

— Да и начальство запрещает. Сам я видал, как у доминиканского монастыря стражники пана градского маршала изловили старика Кригера, замшевника с Виленской улицы, когда читал такую штуковину, и повели. Сказывали, будто палок получил.

— Паны дерутся, а у холопов чубы болят.

— Вчерась расклеивали афишки, где насчет прусского короля проставлено, что, мол, предатель, клятвопреступник и самый что ни на есть злейший разбойник.

— Не лучше и те, что друзьями-приятелями прикидываются, а город под пушками держат, — раздался в толпе чей-то громкий голос.

Все пугливо оглянулись в сторону говорившего. Тот же голос добавил:

— Только, бог даст, еще искромсаем их, как капусту.

— Дорогу! — загремел вдруг повелительный голос Сташека, который в костюме варшавского франта, с чубуком в зубах и тросточкой в руке нахально проталкивался в толпе.