Селим Ялкут - Братья

Они жили возле складов, куда свозили товары, купленные на другом берегу залива, в самом Константинополе. Ни с кем из моряков Михаил не сошелся, но и врагов у него не было. Жили бедно, перебиваясь подачками, которые Уго строго записывал, чтобы вычесть из будущего жалованья. Дни были темные, заполненные зябким, пробиравшим до костей холодом. Спасались от него дешевым вином. В ближайшем трактире по договору с Уго давали в долг. Копейки, которыми моряки обзаводились, когда находилась работа, не задерживались в карманах. Впрочем, Михаил держался в стороне и часто бывал в самом Константинополе. Город, его дома, улицы были куда богаче тех, что он видел до сих пор, скитаясь с актерами. Город был больше Венеции, которая поразила его когда-то своим великолепием. Бесчисленное количество людей бурлило на площадях, пышные выезды богачей, разносчики, ремесленники, мелкие торговцы, бедняки, калеки, выпрашивающие милостыню, алчные толпы на ипподроме, огромное торжище базара, одного из многих в этом бесконечном городе. Чужой город, чужие люди, чужой язык, он знал всего несколько фраз, которыми моряки объяснялись с трактирщиками и женщинами из порта. Зима — время, к которому южанину трудно привыкнуть. Оно чужое для него, как болезнь, его пережидают, как пережидают войну или варварское нашествие — молча, стиснув зубы, не жалуясь, лишь поглядывая на небо с проклятиями и надеждой. Скорее бы весна. Море не замерзало, но непрерывно штормило. Перебираться через залив было опасно. Но Михаил продолжал бывать в городе, даже участил поездки, чтобы не оставаться в убогом жилье. Он не искал себе друзей, бродил один. Несколько раз наблюдал за выступлениями жонглеров, однажды даже купил билет на представление и побывал в балагане. Там играли греческую комедию с обилием непристойных жестов и телодвижений, понятных без слов. Среди простого люда, исходящего влагой сырой одежды и запахами немытых тел, он не чувствовал себя своим. Было в его лице нечто, что заставляло простолюдинов останавливать взгляд, приглядываться с подозрением. Те лица были неразвиты, откровенны в своей хитрости, зависти и злобе. Такими же были их женщины — шумные, жадные, готовые вцепиться в друг друга за копейку, за подхваченного на улице мужчину, за любовь — так они называли свое занятие. Женщины выделяли Михаила, хоть он был оборван, не меньше остальных. Это было особое женское свойство угадать породу в мужчине, притворно признать его власть над собой. А сам Михаил с удивлением понял, что стал равнодушен к актерскому ремеслу. Все, что осталось от прежнего — десяток шуток и монологов собственного сочинения, навык владеть собственным телом и полузабытые теперь фокусы. Умение здешних жонглеров было намного выше, фокусники сходились в этот город из глубин Азии, вели за собой прирученных животных и показывали удивительное умение чудотворцев, подчинивших себе огонь, протыкавших свое тело остриями ножа без всякой крови или, наоборот, пускавших эту кровь целыми потоками. Зрители падали в обморок, теряли сознание, приходя в себя под тонкий дымок восточных трав, головокружительный запах смол и тягучий, завораживающий, как дрожь змеиного язычка, голосок флейты.

Михаил ходил по краю мира, который привык считать своим. Здесь было иначе. Даже сейчас в разгар зимы, когда пронизывающий ветер с моря загонял людей в дома, когда дым домашних жаровен смешивался с чадным запахом горелого навоза и острым воздухом гниения, отбросов и нечистот, город все равно жил, был шумен, многолюден, жесток, равнодушен ко всему, кроме собственной выгоды и удовольствий. Едва вставало тусклое зимнее солнце, пробивалось неуверенно сквозь тяжелые облака, едва стихал холодный пронизывающий дождь, как набережные города заполнялись толпами орущих, расхваливающих на все лады товар торговцев. Бежали скороходы из императорского дворца, награждая ударами плети зазевавшихся прохожих. Неслись одна за другой раскрашенные коляски, запряженные лошадьми с султанами в пышных гривах, носильщики бегом тащили на плечах драгоценную ношу, почти не уступая в скорости лошадям, любопытный глаз сверкал из-за прикрытой занавеси. И вновь сползались нищие, увечные, выставляя напоказ свои язвы и раны, тянули руки, осыпая равнодушных проклятиями. Потом били барабаны, и в город входили войска, наряженные в островерхие варварские шапки, отороченные овечьим мехом. А потом небо вновь закрывали тяжелые тучи, шел снег вперемешку с холодным злым дождем, ветер хлестал по головам и спинам, тяжело шумело растревоженное непогодой море.

В дни, когда ненастье захватывало город, Михаил оставался в Гелате. Он бездумно проводил время на топчане, слезая с него раз в день, чтобы поесть в ближайшей харчевне. Однажды к нему зашел Уго. Он появлялся в этих местах изредка, приглядывал, чтобы люди не разбежались, не передрались до смерти, не спились. Теперь, когда все истратились до копейки, зависимость от Уго стала полной. Моряки проклинали его за глаза, но становились тихими и покорными при его виде. Каждому он знал цену и каждого умел держать в руках. Ненависть, которую он легко угадывал в глазах, его раззадоривала и веселила. Он умел обращаться с каждым и получать, что хотел. Сейчас Уго сидел перед Михаилом. Тяжелое лицо с набрякшими веками, казалось, было вырезано из камня. Он обвел взглядом убогую комнату. Старый плащ, кувшин для умывания, пустой стол с крошками хлеба.

— Я вижу, ты не пьянствуешь, как другие. — Уго полез в карман. — Если не хочешь пить со всеми, может быть, выпьешь со мной. — Уго наполнил кружку и протянул Михаилу. — Выпей. Или погоди. Я выпью сам, иначе подумаешь, что вино плохое.

— Вино было крепким и сладким. По телу Михаила прошла горячая волна.

— Лучшее критское вино. — Удовлетворенно сказал Уго. — Такого не найдешь ни в одном здешнем кабаке. Для него нужны хорошие деньги. — Михаил молчал, и Уго продолжал. — И не только вино. — Он обвел рукой пространство убогой комнаты. — Нужно уметь заработать. Хочешь еще? Вижу, хочешь. Об этом и разговор. Я могу предложить тебе дело. Сделаешь и не будешь нуждаться.

— Говори.

— Тебя, наверно, предупредили, опасаться меня. Так вот. Я даю заработать, но не плачу зря. Тот, кто хорошо служит мне, не горюет.

— Какая работа?

— Мне нужно, чтобы ты вышел в море.

— Но сейчас шторм.

— Именно потому. В открытое море из залива.

— Почему не ты сам?

— У меня есть деньги, у тебя нет. — Уго распахнул плащ, достал туго набитый кошель и положил на стол. — Здесь больше, чем твоя плата за месяц. Сделаешь, что нужно, получишь. Согласен?

Михаил кивнул.

— Завтра оденься тепло, ночью, когда прокричит стража, спустишься на берег. К старому кораблю. Знаешь это место?