Селим Ялкут - Братья

Греки подтвердили, что чтут его, как первого среди равных.

— Значит ли это, что и вера его должна быть крепче, чтобы поднимать у других?

И это было подтверждено.

— Согласны ли греки, что Иоанн был первым у пещеры, куда Мария Магдалина позвала учеников, не обнаружив тела во гробе?

— Да, истинно так.

— Тогда почему в пещеру первым вошел Симон, именуемый Петром, а не Иоанн? Почему Иоанн сам признал, сообщил о себе, что замешкался, прежде чем войти, и пропустил вперед Петра. А тот и вошел.

Грек ответил, что так записано.

— Да, записано. — Согласился римлянин. — И тогда далее. Следует ли понимать это так, как понимает Рим? Первым подошел Иоанн, которого особо чтут греки. Так и было. Но заколебался в вере, пребывал в нерешительности, отшатнулся, или, еще пуще, убоялся. Сам же и оправдывался, что еще не знал Писания. Истинно, это его слова. А тот, кто шел вторым, принимал Христа без колебаний, сердцем. Потому вошел без трепета. Так и греки. Приняли Евангелие раньше латинян, но, как Иоанн, колеблются. Они ведь как. Положат Евангелие на голову, раскроют наугад, прочтут, что первое попадет на глаза. И считают — знак, вера. Суеверие это, истинное суеверие и оскорбление Евангелия.

— Значит, Петр — основатель церкви? — Переспросил грек с притворным удивлением. — Он, что ли, непогрешим? Тот, которого сам Иисус предупреждал, что еще до петушиного крика предаст. И, как знаем, не ошибся. Разве не так? О нем ли идет сейчас речь, или он — грек — ослышался? Да, возвестила Мария Магдалина Петру и Иоанну одновременно. Вошел Петр, Иоанн за ним. Так Петр еще не остыл после измены. Потому поспешил, старался оправдаться. Разве нельзя понять? Какая тут уверенность? И не следует привлекать домыслы, не имеющие отношения к сути спора. Они, как кинжал, с двух сторон режут.

Латинянин, как собака, затравившая зайца, не дал себя сбить и спросил в ответ, о каких домыслах идет речь, если сам Иоанн свидетельствует о своей растерянности. Он еще не знал Писания, что Ему надлежит воскреснуть из мертвых. Опираться он мог только на веру, а не было в ней крепости — вот и отшатнулся.

— Разве одному ему был неведом промысел Божий? — Возразил грек. — Да, Иоанн пребывал в нерешительности, сам свидетельствует. В нерешительности, потому что был потрясен. А как иначе, при виде чуда?

— Зато Петр был тверд.

— Петра любопытство вело. А кто может взвесить на весах истины. Что ей ближе — сомнение или любопытство?

— Не любопытство, а самоотвержение. Это и есть любовь, в которой латиняне превосходят греков. А латинский народ — есть образ самого Христа — Господа неба и земли.

Латинянин выкрикнул эти слова и сел. Вокруг стоял гул. Болдуин давно махал пальмовой ветвью. Теперь все считали себя задетыми — и латиняне, и греки, хоть по разным причинам. Каждый считал свои доводы более основательными и еще более уверовал в свою правоту. Участникам диспута дали передохнуть и освежиться водой. Было жарко, хоть солнце уже садилось. Наконец, Болдуин призвал продолжать. Опять первыми вступили греки.

— Согласны ли латинцы с решением о разделении Соборов на пять патриархатов, каждому из которых должно окормлять свою паству?

Подтвердили, что такое решение было.

— И что буквы Писания не являются случайными, а таят высший смысл, данный для наставления и следования по истинному пути.

Молчание послужило ответом. Наши пытались понять намерения греков. А те поставили перед собой черную доску и написали на ней мелом — καραι. Доску предъявили для обозрения всем собравшимся. В этом слове — пояснили греки — значащем множественное число от голова, то есть головы, названы пять патриархатов, следующих друг за другом по степени старшинства. Видно, что первым стоит — Константинополь, вторым — Антиохия или Александрия, они не спорят между собой, третьим — Рим, четвертым — оставшийся из двоих на А, пятым — Иерусалим. Вот, как они значатся по степени главенства.

Такое рассуждение вызвало среди ученых латинцев оживление и смех. Даже по виду, пояснил один, такое доказательство представляет собой явную нелепость. Что же тут говорить о сути? Огорчительно, что греки, дробя церковь, озабочены собственным главенством над слабыми, а не возвеличением сильного. Таких выделилось двое — Рим и Константинополь. Остальные ждут решения этих двоих и призывают к согласию. Достаточно почитать воззвания епископов к объединению. Об этом говорил наш отец Викентий. Он призывал не мешать тем, кто хочет видеть.

— И мы говорим. — Перебил его грек и еще раз повторил. — Это мы говорим. Халкидонский собор признал главенство Константинопольского патриархата. Чего же еще? Тот готов взять под свою опеку Римский патриархат. Как равный среди остальных. К тому и призываем. Не к узурпации.

— Для чего тогда, — спросил отец Викентий, — император Алексей звал Папу идти к нему на помощь? Защищать Константинопольскую церковь. Так ведь? Так. Разве тот, кто просит о помощи, сильней того, кто эту помощь дает? Разве Папа, призвавший христианский народ к походу за освобождение Иерусалима, не разрешил спор в пользу церкви Петра? Какие теперь остались сомнения? Когда благое дело свершилось. Какие еще нужны доказательства?

— А разве отец не может призвать к себе на помощь сына? Не латинских попов он звал, а воинов, — отвечал грек, — потому, что дети единой Церкви должны помогать друг другу. Отпадение части, где бы ни случилось, губит целое. И голова может болеть. Что из того? А главное — разве воины Христа не приобщились Святых Даров именно в Константинополе? Разве не признали главенство над собой императора Византии? Разве не ему посвятили завоевание земного Иерусалима? Разве смогли бы иначе завершить свое славное деяние?

Тут отец Климентий вскочил, он не верит своим ушам. — Ведь это император Папе писал. И Папа поднимал князей. Кто другой мог бы собрать? Никто. Только Папа. А теперь говорят, Византия помогла воинам креста. Это она помогла? Которая боялась и пальцем пошевелить, чтобы не обозлить язычников? Теперь они хвастают чужими подвигами. И мнимым покровительством, над которым во время похода смеялись даже женщины.

— Да. — Решительно подтвердил грек. — Благословил император Алексей этот поход, придал ему силу. И не только словом поддерживал, еще помощью, искренним участием, каждодневной молитвой. Будто сам вел это войско. Потому после похода Раймунд Сент Жилль — один из самых достойных рыцарей посетил еще раз Константинополь и благодарил императора. И подтвердил обязательства. А Боэмунд Тарентский, хулитель и враг Византии, утратил славу, растерял, кончил дни в изгнании. Это ему за козни против империи. Алексей предупредил, а Бог покарал.