Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.

Еще большую славу мне принесло то, что плененный мною офицер оказался королевским наместником {25} Сальса, и, после того как господин де Сент-Онэ донес обо всем двору, сам кардинал Ришельё приказал ему в письме тотчас откомандировать меня в Париж, выдав сто пистолей {26} на дорогу. Радость моя была беспредельной: я засвидетельствовал всю свою признательность господину де Сент-Онэ, которого считал благодетелем. Перед моим отъездом он спросил, кто я, — и я со всей искренностью рассказал ему о своей короткой судьбе.

— Я счастлив узнать, что вы дворянин, — промолвил он. — Хотя отвага достойна уважения в каждом, однако ее блеск куда более присущ людям благородного происхождения, нежели всем прочим. Поезжайте к кардиналу, — продолжал он. — Этот человек, если не ошибаюсь, может многое для вас сделать, он любит храбрецов и всячески старается привлечь их к себе на службу.

Я пустился в путь из Локата очень довольный, перед отъездом купив двух лошадей — одну для себя, а другую для нанятого мною слуги. Так как я был еще очень молод, а тщеславие всегда кружит юношам головы, то решил показать, каким стал, в своих краях и, ничуть не беспокоясь о потерянном времени, свернул с главной дороги в Бриаре {27} и к вечеру уже подъехал к дому кюре. Тот и удивился, и очень обрадовался. Рассказав ему обо всем, что со мной приключилось и куда я направляюсь, я поблагодарил его за заботу обо мне, вручил ему десять пистолей и заверил: улыбнись мне удача, я разделю ее с ним. Он же рассказал мне, что теперь под отчим кровом я найду большое семейство, ибо у моего отца уже семеро детей, не считая меня самого, но дела его идут неважно, и Господь послал ему великую печаль — как думается, в наказание за черствость, с какой он обошелся со мною. Тут кюре и поведал мне необычайную историю, которую я сейчас перескажу. Среди нашей родни был один дворянин по имени Куртиль {28} , состоявший в родстве с лучшими семьями провинции, хотя и не происходил из нее; но он был слишком беден, чтобы вести жизнь, достойную своего рода и наружности, а между тем красотой с ним мог сравниться мало кто во Франции. В поисках удачи он часто бывал в Париже, где ее легче заполучить, — и либо водил знакомство с женщинами, ссужавшими его деньгами, либо счастливо пытал судьбу за игорным столом, поэтому всегда великолепно выглядел и вращался в блестящей компании. Влюбившись в одну молодую вдовушку, обладавшую немалым состоянием, он стал искать ее руки, надеясь, в силу своей известности, что отказа не последует. Но дама и слушать его не хотела — то ли он ей не нравился, то ли — что представляется наиболее вероятным — она уже решила посвятить себя Богу, — но так или иначе, она попросила больше не докучать ей. Этот отпор лишь разжег его желание: хотя она просила его не приходить больше к ней в дом, но не проходило и дня, чтобы он с нею не повидался — то в церкви, то у кого-нибудь из ее друзей — и всячески старался появляться там же, где бывала она. Стремясь избавиться от такой назойливости, она удалилась в монастырь, но, когда Куртиль пригрозил, что подожжет его, возвратилась назад, опасаясь, как бы он и в самом деле не сделал этого. Все-таки она упорно хотела отделаться от него, и он решил ее похитить, но дама, опередив его, тайком уехала за город, и никто, кроме лучшей подруги, не знал, куда именно. Родители ее, не получая известий о ней два или три дня и не дождавшись ее возвращения, не на шутку встревожились, вообразив, что наш родственник и впрямь увез ее, тем более что он сам везде твердил об этом. Кроме того, они подали жалобу в суд и, когда были выслушаны свидетели, открыли против него процесс. Другой бы с легкостью отыскал средство унять их, учитывая еще и то, что он ни в чем не был виноват, а значит, и бояться было нечего. Но то ли его занимали другие дела, то ли он не верил, что будет осужден за то, чего не совершал, — как бы то ни было, но Куртиль отправился к моему отцу, а потом и к другим родственникам, в полной уверенности, что его местонахождение известно. Незадолго до его приезда моему отцу вернули долг — двадцать тысяч экю, — и тут же некие мошенники, прознав об этом, позаимствовали или украли плащи полицейских и, под предлогом поиска Куртиля, заявились в наш дом и приставили отцу пистолет к горлу, требуя указать им, где деньги. Умирать отцу совсем не хотелось, и пришлось смириться с неизбежным. Он сам показал место, и из башни, где его заперли вместе со всеми домочадцами, проводил взглядом воров, навьючивших добычу на лошадей и ускакавших в лес, чтобы спастись надежным способом.

Для дворянина, отца восьмерых детей, не имевшего и двадцати тысяч ливров ренты, такая потеря была огромной, так что я, нисколько не сомневаясь, что он сильно расстроен, раздумывал, нужно ли навещать его, понимая, что, коль скоро ему неприятно видеть меня, мой визит лишь умножит его горести. Однако, рассудив, что тогда у него будет повод быть недовольным из-за того, что я пренебрег сыновним долгом, я заехал домой, где отец принял меня не лучше, чем я ожидал.

Он подумал, что я прибыл надолго, и мачеха, показывая мне, что не признает меня членом семьи, велела не давать моим лошадям ни сена, ни овса. Когда мой слуга рассказал мне об этом, я послал его за кормом к кюре; отец, спустившись в конюшню, убедился в правдивости сказанного, но не распорядился накормить лошадей. Я был раздосадован, но, твердо решив на следующее же утро уехать, счел за лучшее не говорить ни слова, хотя этот случай больно ранил мое сердце.

Я рано ушел к себе в комнату и уже готовился ко сну, когда отец, неожиданно войдя ко мне вместе с мачехой, с улыбкой поинтересовался, правду ли сказал за ужином мой слуга, — будто меня своим приказом вызывает к себе сам господин кардинал? Я холодно подтвердил, хорошо понимая, что это — попытка урвать частицу моего успеха, если я и впрямь смогу пробиться. Мой отец сказал, что очень рад видеть меня состоявшимся человеком, а мачеха, пообещав, что для меня двери дома всегда будут открыты, прибавила, что надеется на мою помощь и братьям, когда я выйду в люди. Я ответил в том же тоне, что и отцу: дело еще не решено, но если с меня станется снискать довольно удачи, то я всегда буду платить за зло добром.

Мои слова вызвали поток объяснений и, осмелюсь сказать, извинений за то, что моим лошадям отказали в сене и овсе. Она сказала, что случившееся — всего лишь ошибка слуги, которому надлежало об этом похлопотать, ибо после постигшего их несчастья они приказали никогда ничего не давать посторонним и, не узнав меня, приняли за другого, но такого больше не повторится. Я сделал вид, что поверил, — сдержанность и почтение побудили меня умолчать о моих подлинных мыслях, — и сказал, что все это пустяки, недостойные того, чтобы о них вспоминать. Тогда отец стал меня расспрашивать, где я был с тех пор, как уехал, и даже немного попенял мне, словно только что вспомнил, что я его сын.