Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.

Под управлением этих двух господ и находился игорный дом; в первый же раз явившись туда, я увидел там такие висельные рожи, что с испугом подумал, будто очутился не в городе, а на большой дороге. Мой знакомый, поняв мои мысли, стал говорить, что в заведении больше не воруют, — воров несколько дней назад схватили, и показательный приговор, вынесенный им, отвратил остальных их собратьев по ремеслу от желания там появляться. Действительно, двое из этой компании, промышлявшие по ночам, были колесованы на Гревской площади — и хотя один был графом де Ла Саллем, а другой шевалье Депью, ни графский титул, ни рыцарское достоинство их не спасли. Это все не слишком меня успокоило, как и внешний вид смотрителей господина де Креки при входе, вооруженных словно разбойники. С содроганием я вошел туда, где глазам моим открылась сцена игры, и знакомый представил меня ночным распорядителям как человека, при случае готового присоединиться к участникам действа, с чем меня и поздравили. Мне и впрямь тут совсем не нравилось — я намеревался тотчас уйти, но вдруг за угловым столом в зале заметил графа де Рувре, бургундского дворянина, игравшего с кем-то, кто был мне незнаком. Граф был человеком достойным и честным, и я решил подсесть к нему, но, так как не нашел рядом с ним свободного стула, пришлось занять место рядом с его партнером. Шла партия в пикет {403} . Играть здесь можно было во что угодно, но распорядители особенно жаловали ландскнехт {404} , за который получали больше вознаграждения. Тем не менее, граф де Рувре, повторюсь, играл в пикет — партнера его вряд ли можно было назвать великим знатоком этой игры; если б речь шла о честной партии, у него бы не было никаких преимуществ, но что касается запрещенных приемов, тут, убежден, ему не было равных, и когда я собственными глазами увидел, какие штуки он проделывал, то перестал ему доверять. Думаю, что, когда я сел рядом, это ему не понравилось и он некоторое время не отваживался на свои фокусы, однако фортуна благоприятствовала его визави, прохвост потерял немало денег и, видя, что может лишиться и остальных, перестал обращать на меня внимание — лишь бы отыграться. Он просадил две партии подряд: из двадцати четырех пистолей, которые, кажется, он имел, у него осталось только девять — остальные четырнадцать достались графу де Рувре. При сносе граф де Рувре получил поэн {405} , стоивший лишь пять очков, и партия уже не могла завершиться для него выгодно, зато сулила преимущество сопернику: у того оказалось три дамы, одну из которых он снес, но, увидев, что проигрывает, ибо граф де Рувре прикупил, не стал с ними объявляться. Я подумал, что он ошибся по недосмотру, и уже открыл рот, чтобы сказать об этом, но, поскольку внимательно наблюдал за происходящим, решил-таки дождаться, чем окончится талья. Этот шулер был в сговоре с другим, следившим за игрой подобно мне, и, сделав вид, будто перебирает снесенные им карты, нарочно уронил их на пол; тогда сообщник, якобы из опасения, что снос увидит граф де Рувре, кинулся их подбирать и искусно заменил неподходящую карту на нужную — я очень удивился, когда увидел ее в игре. Одного из этих достойных господ звали Герар, другого — шевалье де Линьерак {406} ; оба прославились своим плутовством, которое, впрочем, не приносило им большого богатства: первый, некогда имевший достаток, промотал его уже к тридцати пяти годам, а второй, обманув великое множество людей, так и скрывался поневоле время от времени в каком-нибудь приличном доме, чтобы избежать тюрьмы.

Легко представить, с какими чувствами я покинул сие почтенное заведение. Тем не менее, наутро, едва я поднялся, ко мне заглянул некий незнакомый мне человек. Он представился и промолвил: увидев меня вчера и зная, что я играю, он хотел бы рассказать о сильных игроках и о тех, кто смыслил в игре не больше обычного. Он назвал хорошими игроками опытных шулеров, всегда выигрывавших, а простофилями — тех, кто играет честно, а потом добавил, что, если я захочу, он поможет мне изучить шулерские приемы — не для того, чтобы я впоследствии ими воспользовался, а лишь из желания оградить меня от мошенничества. Я поблагодарил гостя за хлопоты, которыми он готов был себя обременить, и хотя я не приглашал его учить меня, оказалось, что я имею дело с разновидностью того стряпчего, который никогда не даст совета без вознаграждения: он попросил у меня денег — впрочем, весьма учтиво, — добавив, что, он, знатный дворянин, не всегда находился в таких стесненных обстоятельствах, как сейчас; но надеется вскоре поправить свое положение и готов поклясться честью, что непременно вернет четыре пистоля, если я готов их ему одолжить. Подобные субъекты встречались не только в отеле Креки, и я решил было, что без труда смогу выставить его прочь, но он все не уходил, и, сколь ни был я терпелив, отделаться от него решительно не удавалось. По правде говоря, то, что он просил, было для меня малостью, он же, видя, что я не так глуп, чтобы подарить ему четыре пистоля, опустился до трех, с трех — до двух, с двух — до одного и, наконец, получил монету в тридцать су, которой я пожертвовал, лишь бы покончить с его нытьем. Он рассыпался в благодарностях, но едва вышел за дверь, как появился другой, знакомый мне не более, чем предыдущий. Его речи, впрочем, были совсем иными: он якобы заглянул, намереваясь пригласить меня на обед к друзьям, а затем и на партию в ландскнехт, которая, впрочем, может и не состояться, ибо собравшиеся не располагают достаточной суммой, чтобы начать игру. Он начал уверять, будто всегда удачлив в игре, добавив, что я могу взглянуть сам, какой у него богатый экипаж с четырьмя лакеями, и вряд ли сыщется иностранный посол, чей выезд был бы столь же представителен; что же касается его самого — было время, когда он каждый день надевал новое платье с пуговицами из чистого золота и носил шпагу с золотой рукоятью, и хотя фортуна переменчива, но он еще надеется, что прежние дни вернутся. За короткое время он рассказал многое, после чего, желая показать, что у него легкая рука, он вытащил из кармана колоду карт и продемонстрировал множество трюков, которые всегда удивляют. Я заподозрил было, что сейчас у меня снова начнут клянчить деньги, — но выяснилось, что он пал не так низко: его промысел был лучше. Он получал четвертую часть с доходов пресловутого игорного дома, — остальные три четверти распределялись между Дюга, лейтенантом гвардии господина де Креки, знаменосцем Дюфуром и Бражелонем {407} , который прежде был завсегдатаем всех игорных домов, но которому Король запретил играть, после того как бывший советник Парламента Фуко, заядлый картежник, просадил все свое состояние и был убит прямо у него дома. Этот самый Бражелонь некогда пользовался не меньшим влиянием, чем придворные, и многие, водя с ним дружбу, надеялись, что при столь важных связях он поднимет их семьи до такого же положения, каким обладал сам. Но затем его дом приобрел слишком дурную славу, чтобы туда заглядывали порядочные люди, да и сам хозяин отнюдь не вызывал доверия. Причиной тому стал аббат де Линьерак, брат того шевалье, о котором я упоминал выше. Однажды он решил прикинуться порядочным человеком. Хоть на деле он и вполне стоил своего братца и был таким же нищим, но удача или, быть может, шулерство помогли ему выиграть четыреста или пятьсот тысяч франков (он был достаточно ловок, чтобы пользоваться приемами, о которых мне пытался рассказать мой давешний советчик). Решив подсчитать, сколько и кому он должен, аббат сказал некоему Эруару, у которого выиграл то ли семь, то ли восемь сотен пистолей, что шестьдесят из них тот может оставить себе в счет прежнего долга. Эруар, зная, что многих людей внезапно свалившееся богатство делает высокомерными, ответил, что ничего не требует и никаких долгов за аббатом не помнит. Аббат де Линьерак, прибегнув к самым деликатным выражениям, возразил, что имеет основания с ним не согласиться: Эруар-де человек пожилой, к тому же рассеян и, играя против него и Бражелоня, часто позволял им заглядывать в свои карты, так что деньги выиграны не слишком честно; кто-то, пожалуй, и не отважился бы в этом признаться, но он, аббат, предпочитает не отягощать свою совесть и вернуть часть выигранного. Старик Эруар хорошо понял все, что он хотел сказать, но, справедливо рассудив, что шестьдесят пистолей лучше, чем ничего, простил мошенника. Вслед за этим аббат де Линьерак добавил, что готов возместить Эруару и другие проигрыши, ибо знает, что они — результат плутовства; он вернет Эруару половину за каждую партию, которую тот с ними сыграл, если и Бражелонь поступит так же. Однако Бражелонь, больше привыкший брать, нежели отдавать, наотрез отказался и, когда Эруар пришел к нему, заявил: аббату де Линьераку вольно делать такие подарки, потому что он при деньгах, что же касается его, Бражелоня, то его дела куда хуже, и он не имеет для этого ни желания, ни возможности.