Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова

В дальнем углу острова грохнули сразу два выстрела, дуплетом — видимо, под ружьё угодил кабан, послышался неясный, задавленный расстоянием вскрик, и всё стихло.

Капитан присел на камень, угрюмым зубом торчащий из земли, достал из кармана халата карандаш и блокнот. Надо было набросать план докладной записки, главное — вынести в первый ряд, второстепенное — убрать, из нескольких десятков деталей оставить пять или шесть, не больше... Записка, он знал это, должна быть короткой, не более двух страниц, если будет больше, то какой-нибудь скучающий начальник зевнёт с досадою, похлопает себя по рту пухлой ладошкой и отложит записку в сторону. С таким Корнилов уже сталкивался.

От земли доносился терпкий запах — пахло какой-то южной травой, сыростью, прелыми листьями, ещё чем-то, рождающим внутри печаль и тревогу, тянуло холодом и сыростью. Четыреста вёрст, оставшиеся позади, измотавшие его донельзя, неожиданно обернулись молодым подъёмом, бодростью и надеждой, которые он испытывал сейчас. Корнилов был доволен собою, сделанным делом, путешествием, результатами похода в Афганистан, хотя по лицу его это было понять трудно.

Лоб перечеркнула вертикальная морщина, у уголков рта также образовались озабоченные морщины; успешный поход — это половина дела, надо ещё составить толковый отчёт... В расчёте на того скучающего генерала...

Он расправил лист блокнота, придавил его ладонью, затем попробовал кончиком пальца карандаш — хорошо ли заточен?

Через несколько минут капитан углубился в работу и не слышал уже ничего ни выстрелов, громко просаживающих насквозь потеплевший январский воздух, ни криков охотников, ни плеска недалёкой реки, ни запаха земли, который можно было слышать, а не только ощущать, ни печального серебристого клёкота, доносящегося с неба, — на этот раз там действительно летел почти невидимый с земли журавлиный клин.

Корнилов работал.

Богатый фазанами, змеями, дикими цесарками, кабанами остров — на нём водились даже дикие олени, невесть как попавшие сюда, — назывался Арал-Пайгамбер, военные охотники наведывались на остров регулярно, но количество дичи от этих налётов на Арал-Пайгамбере не уменьшалось. Капитану Корнилову повезло, что он вышел к Амударье в районе именно этого острова, выйди он к реке в другом месте, не встретил бы там ни русских, ни афганцев. Лишь ветер свистал бы в камнях, шевелил макушки камышей и нагонял тоску на служивый люд. Казачий наряд, высланный навстречу Корнилову, ожидал капитана в нескольких десятках километров ниже Арал-Пайгамбера.

Через два дня Корнилов вошёл в кабинет генерала Ионова, положил перед ним пять стеклянных фотографических пластинок.

Михаил Ефремович изучал содержимое секретного пакета, привезённого из Асхабада. Покосившись на пластинки, генерал приподнял одну бровь — правую, что означало у него заинтересованность и недоумение одновременно:

— Что это?

— Фотоизображения крепости Дейдади.

Приподнятая бровь генерала взлетела выше, вид его неожиданно сделался сконфуженным: такое лицо бывает у людей, когда они имеют дело с ненормальными. Ионов оглядел капитана с головы до ног, убедился ii том, что тот вполне здоров, и спросил тихим неверящим шёпотом:

— Вы были на той стороне?

— Так точно! Проводил рекогносцировку.

Ионов поднялся с кресла, шагнул к Корнилову. Обнял. Корнилов почувствовал запах хорошего табака, исходящий от генерала. Генерал погладил его, как ребёнка, по худым, острым лопаткам, отскочил к столу и взял одну из фотопластинок.

Повернувшись к окну, вскинул перед собой тёмный, будто бы выпачканный сажей стеклянный прямоугольник, вгляделся в него. Глядел он долго, пристально, покачиваясь по-генеральски вальяжно на ногах, с носка на пятку и обратно. Корнилов, который мог отличить пластинки друг от друга, даже не глядя на них, пояснил:

— Это — южная часть крепости Дейдади, ваше превосходительство.

— Не верю, — глухо пробормотал Ионов, отвёл руку с пластинкой подальше от себя, вгляделся в изображение.

Корнилов молчал.

— Отпечатки с этих пластинок есть? — спросил Ионов. Под правым глазом у него задёргалась жилка, придав лицу страдальческий вид, на лбу появились морщины.

— Так точно, — спокойно и тихо отозвался Корнилов, расстегнул папку, которую держал в руках, достал из неё снимки, наклеенные на картон, протянул Ионову. — Пожалуйста, ваше превосходительство!

Генерал перехватил снимки едва ли не на лету, улыбнулся застенчиво — в его улыбке было сокрыто что-то ребячье, подкупающее, подержал картонные прямоугольники в руке, пробуя на вес.

— Если через много лет, когда мы с вами, Лавр Георгиевич, будем на пенсии, наши славные сыновья и внуки заключат вселенский мир и армиям утроят общий секвестр, — Ионов тяжёлой ладонью, будто топором, разрезал воздух, — у вас на руках окажется очень приличная гражданская профессия. — Увидев, как начало темнеть лицо капитана, Ионов сделал успокаивающее движение: — Шучу, шучу... Извините меня, ради Всевышнего.

Он поднёс к глазам один фотоснимок, потом другой и восхищённо поцокал языком.

— Пояснения нужны, ваше превосходительство? — спросил Корнилов.

— Нет, нет — и без пояснений всё понятно. Чёткость великолепная. По теням легко можно понять, где север, где юг... Отличная работа!

Ионов положил фотоснимки на стол, подошёл к капитану и, сделав порывистое, резкое движение, обнял его.

— Спасибо вам. — Голос генерала сделался тихим, трескучим, будто ему сдавило глотку, он поморщился, откашлялся в кулак, затем, чтобы дышалось свободнее, расстегнул крючок на воротнике кителя. — Я представляю, чего стоила вам эта поездка.

— Ничего особенного, ваше превосходительство, — будничным голосом произнёс Корнилов, — это была обычная рекогносцировка.

— Рекогносцировки никогда простыми не бывают...

Корнилов деликатно покашлял в кулак.

— Даю вам три дня, Лавр Георгиевич, берите бумагу, скажите денщику, чтобы чернильницу заправил свежими чернилами, пишите докладную записку в штаб округа, — Ионов прошёлся по кабинету, остановился, — деталей не упускайте, пишите обо всём, что видели... А я тем временем похлопочу — вы достойны ордена.

Вид у Корнилова сделался смущённым.

— Премного благодарен, ваше превосходительство, но, поверьте, я в Афганистан отправился не ради ордена...

— Не надо высоких слов, Лавр Георгиевич, я сам из такого же теста слеплен. Всё понимаю: вначале Россия, а остальное... остальное — потом. Это всё похвально, но за душой не надо забывать о теле. Тело же любит ордена.

— Записку я уже сочинил, — сказал Корнилов.

Генерал-лейтенант Иванов [6] Иванов Николай Александрович (1842-1904) — за участие в военных действиях в Средней Азии награждён орденом Св. Георгия IV степени. В 1862-1871 гг. служил в Заравшане, после Хивинского похода (1873) — подполковник и начальник Амударьинского отдела, образованного из покорённых Хивинских земель. Затем начальник Заравшанского округа, военный губернатор Ферганской области. В 1889 г. вышел в отставку, но в i899 г. призван на службу и в чине генерал-лейтенанта назначен помощником Туркестанского генерал-губернатора по управлению военной и гражданской частью края. С января 1901 г. до своей смерти Иванов был Туркестанским генерал-губернатором и командующим войсками Туркестанского военного округа. Николай Александрович, командующий русскими войсками в Туркестане, отправил в Санкт-Петербург депешу, в которой доносил начальнику Главного штаба о поездке, предпринятой капитаном Корниловым в Афганистан, и просил отметить отважного офицера орденом Святого Владимира III степени.