Николай Задорнов - Хэда

Колокольцов, в засаленном блю-джакет и в смоленой парусине, стоит на руле. А вот, говорят, у англичан нет матерщины. Только послушаешь Евфимия Васильевича... Право, одарен русский человек, пока поблизости нет начальства. Сипло, скороговоркой сыплет Путятин на своих, и матросы понимают, забегали, взялись за веревки. Не зря, братцы, жили мы с вами на «Поухаттане», не зря Ване Черному после бала ссекли ухо долларом, не зря ходили с пиратами по Янцзы, жили с англичанами на Капском мысу, в Гонконге, в Шанхае, не зря водились с торгашами с «Кароляйн» и «Янг Америка»! Язык людской запомнился.

А пароход стал подгребать винтом. Морось.

– Damned vith you [82] Черт побери. , – ревет шкипер, но не зло; это брань запросто.

Сизов артист. Кидает лот и докладывает:

– Тветти уан... тветти фоо... [83] Двадцать один... двадцать два.

«Р» съедает, как с картошкой. Отошли от мели. Вот и man of war [84] Военный корабль. .

С парохода кричат. Что они кричат, чего им надо? Я не сразу пойму, особенно когда волнуюсь. Велят не подходить. Подальше, подальше, вонючая лоханка. Найди себе другой консорт...

А вот, наконец, королевский язык из колледжа. Голос в рупор. Офицер спрашивает; воспитанный человек.

– Не видели русского фрегата «Аврора»?

– Неу... – небрежно, словно ни до каких фрегатов дела ему нет, отзывается Иван Черный. Чем не боцман котиколова? «Игоян компания»! – как говорят гонконгские китайцы.

На вопрос: «Куда идешь?» – Ваня отвечает: «С мели на мель!»

– С мели! – передразнивает какая-то швабра.

В такую зябь и натощак чужая палуба парохода в огнях кажется с низкой «Хэды», сидящей вровень волнам, чуть ли не раем небесным. Дай бог подальше и поскорей! Рай не свой! Пошли под кормой, и тогда с парохода крикнули:

– Нэйм оф тсе шиип? Уот ис тсе весселс нэйм? [85] Какое название корабля?

– «Пегги Доти», – хрипит Евфимий Васильевич. – Фриско-поо... Силэ боо... [86] Котиколов из Сан-Франциско.

– Офицер спрашивает, куда идете?

– Вууд-бэй...

– Каптэйн?

– Ваад...

– Йес! – заключает голос наверху.

– Гоу бай! Лайтли... [87] Проходи... Живей...

Путятин что-то кричит. Набрался храбрости и сам задает вопросы. Отвечают. Кто-то из матросов добавляет от себя насмешку. Над шкипером лоханки можно потешаться. С парохода властный, но вежливый голос желает счастливого плавания и предупреждает, что слева по ходу большая мель, держите право руля. Путятин благодарит, голос его рвется, словно воздух в кузнице сквозь мехи, забитые копотью.

Ветер. Черт побери. Заело. Матрос Авдюха Тряпичкин взбегает на мачту. За ним Сизов. Черный кидается на помощь.

Треск, удар в борт! Еще одно землетрясение? Подъем дна? Что за наваждение!

Тьма, ветер, морось, туман, волны, и все покрыла страшная ругань боцмана. Удар бортом о борт! Экое лукавство! Без огней стоит еще одно английское военное судно и ловит дураков? Путятин выручил боцмана и покрывает бранью его голос.

– От ис тзе меттер? [88] В чем дело? Откуда ты взялся?

Путятин отвечает:

– Силэ боо... А кто ты такой!

Ответили, что можете не объясняться.

– Цела ли у тебя обшивка?.. Сейчас дадим огни.

«Есть у них особые фонари для ночного осмотра обшивки судна при возможном повреждении!» – подумал Александр.

– «Пегги Доти»? – прочел английский офицер па борту «Хэды».

– Американская красотка! Ах, ты... – заржали матросы. – Какая вонючая! Ты не лопнула от такого поцелуя?

К обшивке шхуны «Пегги Доти» на веревках спустились фонари. Их провели вдоль всего судна от кормы до носа.

– Все в порядке! – крикнул англичанин.

Их боцман выругался по-русски.

– На каком языке? – спросил Черный.

– Ин рашн...

– Хорошая ругань?

– The best [89] Наилучшая. , – ответили с корвета. – Алло, гуд индиан, иди дальше, мы тебе посветим.

Пока пароход, подгребая винтом, расхаживает между мелей с огнями, корабль безмолвно стоит во тьме!

– У тебя не разошлись швы после свидания?

К нашему адмиралу обратился кто-то, конечно пониже чином:

– Слышишь, старая обезьяна? Не лезь на мель... Кой черт тебя понес... Гляди, вот в лучах света выбегают белые волны. Туда не ходи. Иди к пароходу. Фарватер там. А тут мель.

На носу зажгли сильный огонь перед отражательным зеркалом, и виден перебой волн на мели.

– Видишь?

– Да.

На корвете довольно много голов собралось над бортом.

– Смотри, у них весла!

Путятин поблагодарил. Можайский встал в рост, перекинул через борт на судно несколько свежих кетин.

– Отваливай поживей, старый мальчик, от тебя смердит! – сказали Путятину. – Не видели «Авроры»? Если узнаете про «Аврору» – будет вознаграждение!..

– Ноу...

– Кам элонг! [90] Проходи!

– «Аврору» все ищут, – говорил шепотом адмирал на рассвете, сидя с офицерами за пустым горячим чаем.

– Да вы что, Евфимий Васильевич, боитесь? Вы же на русском судне. Теперь навсегда по-русски перестанете говорить? – спросил штурман Семенов.

– Да, пуганая ворона... – согласился Евфимий Васильевич.

Он был кроток и покорен.

– А вы знаете, кто с нами говорил в рупор? – спросил он. – Это Чарльз Эллиот был... Я его узнал! Это он! Видный мужчина!

Где и когда он знал Эллиота? Чего не хранится только в памяти старого моряка! Или мерещится ему. Адмиралу ведь не скажешь: «Ври!» или «Травишь!»

– Хорошо, что вы, Константин Николаевич, просидели внизу. Для сброда с котиколова не подходите, – заявил Можайский.

Посьет ответил, что скучал в одиночестве, когда опросы затянулись, решил: будь что будет – и уснул, как Гончаров в подобных случаях.

Путятин не сводил глаз с Колокольцова.

Александру казалось, что адмирал желал сказать ему: «Я прошу вас больше в жизни с японками не возиться. Вы видите, как подготовлен должен быть морской офицер ко всяким неожиданностям! А в миг испытания ведь вы молчали... И все! А ведь наслаждения получали в то время, когда надо было неустанно заниматься и готовиться, хотя бы по словарю Бутакова!» Но не буду же я виниться, мол, никогда больше не повторится... Да, я в ту минуту почему-то все время думал о ней. Впрочем, может быть, у адмирала и на уме нет ничего подобного!

...Весь день ярко сияло солнце. Из-за горизонта выступили горы с обоих бортов сразу. Они стали сближаться.

– Ну вот, и не попались! – радовался Сизов, снова заступая на вахту. Он еще хотел сказать, что прошли благополучно, но не осмелился, из суеверия, мало ли что еще может случиться.

– Убрать теперь эти шкуры? – спросил Тряпичкин у боцмана.

– В море их выбросить, такая пропастина! Смердит за милю! – говорит Аввакумов.

– В трюм! – возразил Черный.

– Они уже не годны, сопрели.

– Посолим их...