Зинаида Чиркова - Кабинет-министр Артемий Волынский

Шереметев посвящал во все свои дела нового полковника Артемия Волынского. Артемий знал о Карле всё уже подробно, порой неправду. Источников о поведении Карла и его местопребывании было много: донесения сына Шафирова, данные лазутчиков, которых постоянно засылал в Бендеры Шереметев, рассказы русских солдат, освободившихся из турецкого плена. Все эти сведения не создавали верной картины происходящего, и Шереметеву приходилось использовать все свои способности, чтобы догадываться о настоящем положении дел. И Артемий, как мог, помогал в этом старому фельдмаршалу.

Узнав о заключении мира, разъярённый Карл вспрыгнул на коня и помчался к Пруту. Он скакал по берегу в поисках переправы, но ни одной лодки на реке не было, и тогда он решил переплыть реку вместе с конём. Ему пришлось проскакать потом через весь русский лагерь — никто и внимания не обратил на бледного и мокрого всадника!

Ворвавшись в шатёр великого визиря, Карл гневно стал упрекать его за то, что он заключил мир. И как он осмелился заключать с русскими мир, когда он, Карл, ничего не знал! Но визирь невозмутимо возразил, что войну вёл он, а не король, и напомнил ему о полном разгроме его войск под Полтавой. Карл не выдержал и разодрал одежду на визире.

Снова вскочив на коня, он вернулся в Бендеры. Там его уже ждали тридцать арабских скакунов и мешки с деньгами на дорогу — так султан деликатно намекал королю, что пора покинуть страну, которая оказала ему гостеприимство. Пришёл и фирман [17] Фирман - в некоторых мусульманских странах указ султана, шаха и т.п. от султана, что русские войска не станут мешать его проезду через польские пределы. Даже 10 тысяч отборных янычар предлагал ему султан для охраны. Но Карл потребовал 50 тысяч, столько же он собирался взять у крымского хана Девлет-Гирея и этой армией снова начать кампанию против России.

Но терпение турок истощилось, и им пришлось силой выдворить короля за пределы османских владений. Ссоры, а потом и жестокие потасовки сопровождали этот невольный отъезд.

Пётр подталкивал Турцию к выпроваживанию Карла оттяжкой в выполнении Прутского мирного договора. Пётр то требовал срыть Азов немедленно, то тянул время. Султан болезненно относился к проволочкам и теперь уже подозревал великого визиря в том, что тот был подкуплен русскими во время переговоров. Крымский хан и шведский король не уставали повторять ему это. Великому визирю наложили цепь на шею, его водили по улицам Стамбула, а потом задушили...

Сын Шереметева просил о помощи, умолял соблюдать Прутский договор, иначе он будет отдан на растерзание турецкому войску. За отъездом царя Шереметев должен был сам принимать решения, и русские войска выводились из Польши, а Азов был срыт. Из подвала Семибашенного замка заложников перевели в посольское подворье, и жизнь их стала лучше.

После всех этих дел Шереметев отправился в Петербург. Следом за ним прибыл в столицу и Артемий Волынский.

Со слезами начинала Анна свою нынешнюю вдовью жизнь. Поначалу после похорон так мало прожившего с нею супруга осталась она в России и мечтала остаться там на всё время. Однако и тут печальная участь страшила её: бездетной вдове только и было дороги, что в монастырь, если не подберут ей нового супруга.

Но будущее пришло неожиданно и, как всегда, не в соответствии с её надеждами и мечтами.

Батюшка-дядюшка приказал отправиться в Митаву, её подданное герцогство. Она прекрасно понимала цель царя — прибрать к рукам Курляндию, — покорялась его затеям, но всё плакала и плакала и почти не видела дороги из-за набегающих слёз.

В чужой стране, среди чужих людей приходилось ей теперь продолжать свою жизнь. Хорошо ещё, определил царь-батюшка обер-гофмейстером её герцогского двора Петра Михайловича Бестужева. Курляндией правил дядя умершего супруга Анны, а Бестужев должен был стать русским резидентом в этой стране и определять не только политику Анны, но и псе хозяйственные тяготы двора.

Какой, впрочем, политики можно было ждать от девятнадцатилетней девчонки, всю свою короткую жизнь бывшей под крылом суровой и придирчивой матери и смотревшей в рот царя, батюшки-дядюшки? Робкая и неприветливая, скромная по своим запросам и уходящая в себя при первых же бранных словах, не отвечающая на попрёки и пощёчины, Анна всегда завидовала Катерине, старшей сестре. Её, среднюю, нелюбимую, выдала мать замуж прежде старшей, нарушив все дедовские обычаи. Анна ни слова не сказала матери, хоть и затаила обиду. Как скажет мать, как прикажет батюшка-дядюшка, так тому и быть. Где ей, бессловесной, вымолвить своё решение, как не покориться чужой воле. Многого ждала она от своего замужества, мечтала о детях, думала, как будет нежить, холить и лелеять супруга богоданного, ан все её мечты разлетелись в прах. Но на всё воля Божья, и она уныло крестилась и отбивала поклоны перед иконами.

Но вот уж чего не ожидала Анна — что отправят её, вдовицу в девятнадцать лет, на чужбину, заставят горевать в незнакомой стороне, и слёзы всё капали и капали на высокую и упругую грудь, заливали глухое платье, едва ли не траурное.

Старый мрачный замок Кет леров, где определили её на житьё, строен был чуть ли не пять веков назад. Толстые стены предназначены были для осад и войн, башни — для дозора, узкие стенные переходы — для воинов, обороняющих крепость-замок. Он вовсе не был уготован для комфортного и весёлого житья, и Анна словно погрузилась в пучину мрачности и тесноты старого замка.

Единственная большая зала во дворце с крепкими сводчатыми потолками была низка и закопчена многими веками, а тяжёлые бархатные занавеси укрывали от бледного северного солнца простую дубовую мебель — высокие, едва не в потолок резные чёрные шкафы, поставцы с нехитрой оловянной посудой, высокие прямые стулья с неудобными спинками и массивные столы с бархатными вытертыми скатертями. Не теплее было и в самой опочивальне Анны — резная широкая кровать скрывалась под резным же балдахином, наглухо задрапированным тяжёлыми складками вытершейся бархатной ткани.

Анна привезла с собою кое-какую мебель из светлого дерева работы измайловских мастеровых, кое-какие материи, сменила старые портьеры на более светлые, но ничего другого менять в замке не стала. Громадные поленья всегда тлели в большом широченном камине, и любимым её занятием стало сидеть у камина, глядеть на синие сполохи огня и думать свою мрачную думу...

Впрочем, ещё хорошо, что Пётр Михайлович Бестужев добился для неё этой резиденции. Поначалу, едва возки её остановились у рогаток Митавы, высокомерные и презрительно-холодные бюргеры отвели ей для житья заброшенный мещанский дом. Там дуло из всех щелей, печи почти не давали тепла, а комнатки были крошечные и узкие. Она едва не взвыла от унижения и тесноты, но приехал Пётр Михайлович, надавил на корыстного дядю умершего герцога, и Анну переселили в этот старый замок — тесный, приземистый и неудобный для жилья и приёмов. Пётр Михайлович расстарался, и потихоньку Анне стали выплачивать и те сорок тысяч рублей, что полагались ей для содержания двора.