Зинаида Чиркова - Кабинет-министр Артемий Волынский

Иногда сёстры подтрунивали над собой, втихомолку злорадствуя над матерью, — было от чего той прийти в отчаяние, потерять голову из-за тех поступков, которыми сопровождалась жизнь каждой из сестёр-принцесс, царских дочерей. И они ждали взрыва со страхом и радостью: должна же мать узнать обо всех происшествиях в их жизни, а суровый нрав её не оставлял надежды, что она ограничится молчанием в письмах или просто угрозами расправы. Проклясть — вот и всё, что могла теперь сделать их старая, сварливая и скаредная мать. Они все боялись этого, но судьба распоряжалась ими так, что они не вольны были оглянуться на это предостережение. «Пусть проклинает», — думали все трое втайне и не хотели лишаться радостей жизни, понимая, что матери отпущены теперь только дни и часы, а там уж они станут полными хозяйками своей судьбы. А может, не успеет мать привести свою угрозу в исполнение — худа она стала, почти не встаёт на ноги. Но им не удалось избежать этого проклятия...

И только последние вспышки радости отодвигали эту угрозу. В декабре 1718 года у Катерины Ивановны родилась дочь, и в крещении её назвали Анной (по вере отца звалась она Елизаветой — Екатериной — Христиной, в России же стала Анной Леопольдовной).

Несказанно рада была внучке старая царица Прасковья и всё умоляла старшенькую приехать к ней в Россию. Ждать этого ей пришлось четыре года...

Посольство Артемия Волынского возвращалось домой, в Россию. Артемий медленно ехал верхом, покачиваясь при каждом движении лошади, едва не засыпал, а в голове всё время прокручивал последние дни пребывания в Испагани. Он не обращал внимания на ставшую уже привычной мелкую пыль, забивавшую рот и нос, на зуд, нестерпимый от проникающей сквозь одежду этой пыли, на солнце, с самого раннего утра начинавшее палить так, что от его ярких лучей слепило глаза и слёзы застилали их. Словно в мутном мареве расплывались высокомерные вершины гор, зелёные пропасти у края тропы, разноцветными узорами дробились отвесные каменные стены.

Артемию всё хотелось знать, не просчитался ли он где-нибудь, всё ли сделал так, как повелел государь, устроил ли так, как надобно было Петру.

И думалось ему, вроде бы он достойно провёл этот поход за торговым договором, и теперь уже не казались изматывающими долгие прения с первым шахским министром и бесконечные потоки слов по поводу каждого пункта в договоре.

И он опять погружался в атмосферу безграничных споров и разговоров, где на каждом шагу надо было держать ухо востро и опасаться очередной ловушки.

Двадцать одно предложение посланника о торговых связях с Персией постепенно превратились в десять объёмных статей договора, и он был подписан не самим шахом, а его первым министром. Втихомолку радовался Артемий, что в принципе это не было двухсторонним соглашением: как ни изворачивался министр, а подписал он один, и это было равнозначно подписанию капитуляции.

Артемий вспоминал, как хотел возвеличиться перед посланником русского царя первый министр Персии в мелочах, в досадных попытках уязвить самолюбие Волынского. Пригласив его на обед, эхтема девлет велел привезти с собой стул, поскольку не в обычае персов держать дома европейскую мебель.

Зато к обеду он прислал Волынскому лошадей из шахской конюшни. А для самого Волынского лошадь предназначалась с убором — оправленное золотом седло, золотой мундштук весом в тридцать восемь золотников [31] Золотник - русская мера веса, равная У 96 фунта (около 4,26 г), применявшаяся до введения метрической системы. , обитые тонким листовым золотом луки, изукрашенный золотой и серебряной вышивкой чепрак. Министр велел передать посланцу, что дарит ему лошадь.

Другие лошади тоже были с убором и определены для свиты Волынского. И в душе Артемия поднялось радостное чувство: раз уж началось с подарков, значит, и переговоры пройдут быстро и в дружеском тоне.

Но он напрасно радовался: когда свита посланника прибыла к дому эхтема девлета, тот не вышел, чтобы встретить Артемия. И в доме ему пришлось ждать довольно долго, пока не появился хозяин.

И у Артемия упало сердце: все эти досадные мелочи этикета не позволяли надеяться на успешное решение его задачи. Однако он подавил все свои чувства и начал с благодарности: именно эхтема девлет добрым словом рекомендовал его шаху и докладывал о дворянах его свиты, хотя Артемий знал, что никаких добрых слов первый министр шаху не высказывал. Да и на аудиенции он то и дело подходил к шаху, что-то шептал ему на ухо, и тот послушно кивал головой. И Артемий уже понимал, что все дела вершит именно он, эхтема девлет, а шах лишь соглашается с решениями своего первого министра.

Эхтема девлет ответил на тонкий комплимент Волынского заверениями в искренней дружбе.

Слуги неслышно внесли золотые мисы со сладостями, поставили их перед первым министром и Волынским. Дворянам из свиты поставили серебряные мисы. Затем последовал и неизменный кальян, кофе, и лишь потом посланнику и его свите предложили настоящий обильный персидский обед. Только после обеда получил Артемий возможность изложить все свои пожелания и жалобы.

Он рассказал о недружелюбном поведении шемахинского хана, о всех обидах, нанесённых ему, посланцу русского царя, приехавшему с любовью и добром. Эхтема девлет качал головой, притворно удивлялся, но Артемий понимал, насколько лицемерны слова первого министра. Он действительно ничего не сделал в отношении шемахинского хана да и на все жалобы Волынского не обратил никакого внимания.

Однако потом беседа уклонилась в сторону. Первый министр расспрашивал Волынского о нравах и обычаях в России, не давая ему возможности перейти к делам.

Так и расстались они, не начав переговоров в этот раз. Единственное, что обещал эхтема девлет, было то, что скоро Волынского снова примет шах и будет обо всём секретно разговаривать...

Аудиенция началась с того, что накануне Артемию были присланы писцы и евнухи — переписать и перечислить подарки, заготовленные посланником от имени русского царя. Подарков было так много, что несли их тридцать человек: меха, золотые вещи, изрядной работы ларцы с драгоценностями. В открытом виде, чтобы шах мог полюбоваться дарами, проносили их двести человек.

Волынский начал было говорить речь, но шах махнул рукой и произнёс:

— Я уже извещён о всех твоих делах через письмо твоё, а ежели что особое имеешь сказать от государя устно или приказ особливый — говори...

Артемий приступил к главной своей задаче — заключению договора о свободном купечестве в Персии. Шах молча выслушал и обратил глаза на первого министра. Тот что-то прошептал на ухо шаху, и тот милостиво кивнул головой.