Зинаида Чиркова - Проклятие визиря. Мария Кантемир

Губернаторский дом, где поселил Марию Пётр, был просторен и тенист — с разных сторон окружали его вековые деревья, в саду росли сливы и абрикосы, купались в воде реки плавучие лапы ракит, а аллеи в тенистом парке давали много прохлады и тени, охраняя от мглистой пыли и жарких, пронизывающих лучей солнца.

Анастасия всегда была рядом, и хоть не были они так откровенны между собой, как было в первые месяцы беременности жены отца, Мария всё-таки ощущала её заботу, внимание и тревожные взгляды, стоило будущей матери чуть-чуть захромать или скривиться от подступающей тошноты.

Нет, беременность Марии проходила легко, у неё не было ни пятен на лице, ни изнуряющей тошноты, и иной раз она даже думала сесть в седло и проехаться по берегам многочисленных рукавов Волги, чтобы вдохнуть влажный воздух реки и полюбоваться на её зелёные берега.

Но о лошади нечего было и думать: Мария представляла, какие охи и ахи поднимутся из-за этого её желания, как строго подожмёт губы грек Поликала, каждый день спозаранку тщательно осматривающий и обмеряющий Марию.

И всё-таки Мария много гуляла, сидела на скамейке по-над высоким берегом Волги и чувствовала себя хорошо в этом тенистом раю...

А с фронта доносились не очень радостные вести: изнурительная жара палила всё вокруг, бескормица и сожжённая на корню трава губили лошадей, и кавалерия, продолжающая поход посуху, терпела многочисленные лишения. Да и на море из-за жары было невыносимо, только свежий ветерок иногда задувал с востока, и тогда наплывали белые облачка, в которые с надеждой всматривался Пётр — вот-вот пойдёт дождь, вот-вот кончится эта страшная сушь, когда ни о чём не мечтается, кроме глотка ледяной воды...

Даже Екатерина, вроде бы уже привычная к лишениям всех петровских походов, и та чуть не захворала.

Без сил лежала она в просторной каюте флагманского корабля, на котором находилась царская чета, закрывала наглухо все шторы, чтобы в круглые окна не попадал ни один луч слепящего солнца, и заставляла своих фрейлин обмахивать её большими густыми веерами из страусовых перьев или бесконечно пила сладкую водицу, но непременно морщилась: пока несли из кухонного отсека воду к ней в каюту, она успевала нагреться, была тёплой и противной.

Екатерина уж и голову обрила на манер мужа и теперь перекатывала голый череп с прижатыми к нему маленькими ушами по жёсткой подушке, не имея сил подняться и выйти на палубу, где всё время торчал Пётр, осматривая берега в подзорную трубу.

И всегда рядом с ним толпились его вельможи: отдувался и лоснился излишне толстый Толстой, маячил позади губернатор Астрахани Артемий Волынский, теснились, несмотря на жару, и другие вельможи, в душе проклиная этот кипящий зноем Персидский поход.

Пётр не только находил в себе силы каждодневно спрашивать о прибытии провианта и сурово требовать отчёта, не только расписывал каждую операцию, которую предстояло провести, соединившись с кавалерией, но ещё и отправлял на бусах курьеров с донесениями Сенату:

«Мы от Астрахани шли морем до Терека, а от Терека до Астрахани, отколь послали универсалы, а там, выбравшись на землю, долго дожидались кавалерии, которая несказанный труд в своём марше имела от безводицы и худых переправ...»

Пять тысяч матросов, 22 тысячи пехотных солдат, не считая кавалерии, — всем им требовался провиант, корм для лошадей, но главное — пресная вода, а с ней было туго: лишь немногие родники капали с гор, а малые речки и ручьи давно пересохли и поросли осокой и камышом.

Сражений почти не было.

Горцы, едва только слышали о царском подходе, убегали, прятались в узких каменистых и непроходимых ущельях. Но зорко следили за отстающими или отдельно шагавшими солдатами. Нападали исподтишка, если знали, что один солдат беззащитен, налетали, отрезали голову своими кривыми обоюдоострыми ножами и скрывались в непроходимых зарослях ущелий.

А иногда они просто уволакивали за собой солдата, избивали его, а то и заставляли переходить в свою басурманскую веру.

Пётр ярился из-за таких нападений, ему хотелось большого сражения, где можно было бы показать силу царского войска, но поход всё продолжался, а сражений не было.

Может быть, сыграли роль и бесчисленные царские манифесты, которые печатал в своей походной типографии Дмитрий Кантемир.

В них, как и в маленьких афишках и листовках, на арабском языке разъяснялось, что царь не собирается уничтожать горские народы, как жили они, так и будут жить, только под эгидой русского царя, лишь хочет царь наказать тех людей, что побили и пограбили русских купцов в Шемахе, наказать достойно, чтобы неповадно было поднимать руку на торговца, которому оказывают покровительство все государства, а уж своих купцов русский царь особенно бережёт: они привозят товары, и прибыток тут не только России, но и всему Кавказу.

Эти маленькие листовки, а также большие манифесты с текстами на нескольких языках постоянно оставляли русские войска во всех захваченных деревнях, горских аулах.

Однако не очень-то помогали эти листовки и манифесты: мало грамотных было здесь, а если кто и был грамотен, знал турецкую или арабскую азбуку, прятался в горах, опасаясь русских.

Пётр уже начинал беспокоиться: слишком лёгким был поход, слишком удачно всё складывалось.

Вот тут-то и показали горцы, как умеют они драться.

Артемий Волынский не уставал напоминать всем бригадирам и командирам рот, сколь коварны и опасны лезгины, рассказывал, как погибла экспедиция Берковича-Черкасского, положившись на слово и льстивые улыбки хивинского хана.

Тот предложил разместить людей этой военной экспедиции, давно задуманной Петром, в разных деревнях: дескать, одна деревня не сможет прокормить такую массу солдат.

Поверили хану, а по ночам и вырезали всех солдат поодиночке бухарцы и хивинцы.

Так что за внешним спокойствием и мирным видом тут всегда могут скрываться злые намерения и убийственные замыслы.

Предупреждал Волынский и Петра о коварстве жителей деревни Эндерби, или, как называли её русские, Андреевой деревни.

Не следует тешить себя, что не видать на улицах вооружённых людей, что не сверкнёт в лучах солнца остро отточенный кинжал, не стоит слишком легко относиться к этой деревне. Уж он-то изучил характер своих немирных соседей и знает, чего от них ждать.

Никто не слушал его советов.

Пётр отмахнулся: мол, занимайся своим делом, правь провиант, тем более доставлять его приходится из Астрахани, а это и дорого, и ненадёжно — море то и дело штормит, и коротенькие бусы и баркасы разбиваются в щепы. А уж в военном деле не советуй, тут люди все опытные, знают, что к чему.

Волынский обиженно замолчал, но всё равно бригадиру Витерякову, собравшемуся штурмом взять Эндерби, рассказал о коварном характере горцев и просил его придумать обходной план, штурмовать не в лоб.