Зинаида Чиркова - Проклятие визиря. Мария Кантемир

И вторую партию она играла уже не так стремительно, уже не думала о ходах и жертвах, а внутренне мучилась из-за этой его ненависти.

Она проиграла, и увидела вдруг, как расцвёл Пётр. Он вскочил во весь свой исполинский рост, подскочил к ней, рывком поднял её за подмышки к самому своему лицу и бурно расцеловал, крича во всё горло:

— Виктория, виктория, виктория!

Приближённые окружили его. Он быстро поставил Марию на ноги, ринулся в гущу своих приближённых дам и принялся бурно обнимать и целовать каждую из них...

Мария грустно смотрела на шумную радость царя, на его восторги, отданные другим, и печально думала, как немного надо, чтобы этот исполинский человек, этот великан так радовался, так бурно переживал чувство победы. И всего-то победы над одиннадцатилетней девчонкой, только и умеющей хорошо играть в шахматы.

Она ехала домой, в Яссы, в том же неказистом возке вместе с Кассандрой и без конца вспоминала эту игру, большие руки Петра, его правую руку, зависшую над черно-белым полем шашечницы, большой серебряный, почерневший от времени перстень-печатку, уже въевшийся в средний палец царя, его тёмные редкие волосы, свисающие по сторонам круглого лица, и злобный, ненавидящий взгляд. И видела потом, как он уже забыл и о ней, и о шашечнице, стремительно бежал кругом лагеря, и его военачальники едва поспевали за ним, слышала, какие резкие приказания отдавал он своим громким, раскатистым голосом, и сама не понимала, почему она вспоминает и вспоминает и его лицо с капельками испарины, выступившей на высоком лбу, и его средний палец правой руки, зависшей над полем шашечницы, и его быструю, неуёмную походку, и едва ли не вприпрыжку следующих за ним офицеров, облачённых в золочёные камзолы, и его фигуру в простом тёмно-зелёном мундире с красными отворотами и красными обшлагами Преображенского полка.

Она думала и думала о нём, и весь путь словно был перед ней в тумане.

Они с матерью возвращались одни — отец остался в петровском лагере.

Давно забыл Пётр об игре в шахматы со смуглой девчонкой, горящей, словно факел, среди разряженной толпы его придворных, давно забыл о поражении, которое нанесла ему эта девчонка, помнил лишь одно — викторию, победу, которую ещё раз завоевал он...

Это было всего три дня назад, и ничто ещё не предвещало беды. А теперь он написал «господам Сенату» письмо, которое показывало, в каком отчаянном положении он очутился.

Не помогла ему помощь Кантемира, его манифесты к молдавскому народу, читавшиеся на каждом перекрёстке всех городов и сел Молдавии.

«Со времени прадедов и добрых родителей наших враг христианства пустошил нас своею грозной силой, выказывая жестокосердие своё, — писал Кантемир в своём повелении. — Когда же, скрыв под овечьей шкурой несытое волчье естество, прежадное до невинной христианской крови, в начале подпадения земли нашей под господство его и пророка Мухаммеда, Богдан-воевода, сын Штефана-воеводы, полноправный господарь, заключил клятвенный мир с тем условием, чтобы земля Молдавская не была обложена иной данью, чем четыре тысячи золотых в год, сорок коней, двадцать четыре сокола, после сдачи коих не надлежало бы чинить никакого насилия земле нашей.

Но язычник проклятый и клятв не блюдущий слова своего держать не стал, совершил множество нападений с насилиями на страну нашу, разрушил укрепления и крепости, иные же взял в своё владение. Дозволял татарам грабить и зорить землю Молдавскую дотла, забрал в жестокое рабство её лучших жителей, лучших наших бояр, советников и курян, уводил похотей своих ради великое множество честных их дочерей и жён. Да ещё старался привести в свою поганскую и тиранскую веру тех девиц и жён, господарей страны и других лучших людей, со всеми их семействами, применяя для этого всяческие пытки и грозя смертью. Такое испытали мы на себе сами, когда старался он извести нас открытыми и тайными вымогательствами и прибавлял каждодневно различные поборы, известные вам.

Посему ныне Пётр Алексеевич, царь всея Руси, подняв непобедимое своё оружие, встал против тиранской силы ради вызволения христианских народов из-под ига язычников. С коим следует нам с поспешностью соединиться в товариществе по оружию, всею душою и сердцем, со всем, чем владеем, идя к Дунаю и твердо вставая противу нападения тирании и вторжения османского.

Ибо с помощью Божией четвёртого июня войско его царского величества подступило к Бендерам, в пятнадцатый день того же месяца выступило к Дунаю, к мосту, кой мы на крови нашей воздвигли.

Извещая вас о том, молюсь за здравие ваше».

Всё было в этом манифесте: и угрозы наказания, если кто не присоединится к русскому воинству, и известие о том, что из казны Петра отсчитано жалованье для десяти тысяч воинов и отдано в руки господаря Молдавии и все, кто будет в лагере русском, получат сперва по пять золотых, а потом каждый месяц по три золотых лева. Но собралось желающих помериться силами с османами всего-навсего шесть тысяч ополченцев, да и тех пришлось русскому царю обувать, одевать, кормить да ещё и учить воевать.

Нет, не многим мог помочь Петру Кантемир, но и эту помощь, а главное — верность договору, заключённому в Луцке, крепко ценил Пётр.

Лазутчики доносили, что османы идут медленно и осторожно, имеют великий страх перед русскими, особенно после Полтавской победы, но только теперь понял царь, что всем этим донесениям грош цена.

Почти сто двадцать тысяч пеших турок было в войске великого визиря, и были это отборные янычары, неустрашимости которых нельзя было не позавидовать, да почти двадцать тысяч конных, да ещё татары, да наместник южных степей Калги-хан, а уж сколько у визиря артиллерии, Пётр так и не смог дознаться.

Без малого в четыре раза больше было войско у Балтаджи Мехмед-паши. Поневоле сожмётся сердце и закрадётся трусливая мыслишка, а не сбежать ли, пока не поздно.

Но было уже поздно, все дороги оказались отрезаны, все пути перекрыты. Несметное войско шло с визирем, и Балтаджи удовлетворённо оглядывал море голов, следующих за ним.

Впереди, как и полагалось в каждом походе, шагал ведомый под уздцы белый как снег верблюд. На его горбах покачивался золотой резной ларец, крепко привязанный золотыми же верёвками.

Этот широкий и длинный ларец скрывал от глаз посторонних самую святую книгу мусульман — Коран. А перед самим верблюдом медленно и размеренно ехали несколько всадников в богатых одеждах, и в руках одного из них зеленело мусульманское знамя, на котором были вышиты клятва магометанской веры и Алем — знак полумесяца.

И лишь после этого торжественного кортежа следовал сам визирь на богато убранном белом коне — его золотой тюрбан венчался небольшим алмазным аграфом, в поводу за ним вели ещё нескольких также богато снаряженных коней, и уж потом ехали его военачальники, начальники янычар, всадники поменьше рангом. Три конских хвоста, привязанных к длинным пикам, говорили о том, что визирь наделён самой большой властью после султана и войско он ведёт в победоносный поход.