Зинаида Чиркова - Проклятие визиря. Мария Кантемир

И кстати, потому что невеста его была на двадцать девять лет моложе.

Впрочем, эта разница вовсе не бросалась в глаза: свежая юная шестнадцатилетняя девушка едва ли сознавала, что делается вокруг, едва ли понимала, что её, ещё неопытную, такую молоденькую, отдают замуж хоть и за князя, да вдовца, чуть не на тридцать лет старше её, да ещё с кучей детей: пятеро деток Кантемира тоже стояли возле аналоя и во все глаза разглядывали свою мачеху — так они окрестили её в первую же минуту и больше уже никак не называли.

Свадебный пир был более чем скромным, хоть и съехалось на него всё знатное население столицы: князья Трубецкие с многочисленной роднёй, оставшиеся ещё Нарышкины, дальние и ближние родственники царя, приближённые Петра и Екатерины.

Царица глядела на двух девушек семейства Кантемира — на его жену, золотоволосую, раскованную и естественную в жестах и движениях, сверкавшую синими глазами, такую красивую в наряде невесты, и на его дочь, темноволосую, зеленоглазую, тоже красавицу, но как будто полную противоположность мачехе, — и думала, что не будет белокурой красавице счастья в этой семье: сама ещё девчонка, а уж пятеро детей на шее, да ещё и старшая дочь на три года старше мачехи.

И тихонько усмехалась: рога ветвистые отрастут у князя очень скоро.

Однако тайные мысли Екатерины не оправдались: Анастасия решила, что раз уж такова воля судьбы и царя, то она станет достойной женой молдавского господаря, тем более что могла быть и корона в будущем, хоть и смутное представление имела она о молдавской земле.

И вот тут-то и начались нелады.

В первые же дни Анастасия настояла, чтобы всё хозяйство муж отдал теперь в её руки, потребовала ключи от всех погребов, шкафов, укладок, чтобы за указаниями по дому домоправители, камерарии обращались к ней, жене властителя молдавского.

Мария так резко и грубо воспротивилась этому, что даже отцу не удалось уговорить дочку покориться его новой жене, — слишком Хорошо помнила Мария свою мать, Кассандру, происходившую из рода византийских императоров, чтобы покориться красавице из низкого рода.

Получив отпор, Анастасия затаила злобу и ночью, в постели, выговаривала своему старому мужу, что жизнь её в этом доме — сущее мучение.

За столом, когда собирались к обеду, все, за исключением самого князя, говорили только по-гречески, и Анастасия лишь растерянно переводила свои прекрасные синие глаза с одного пасынка на другого или злобно взглядывала на Марию, понимая, что это она настраивает братьев на враждебное отношение к ней, русской, знающей пять иностранных языков, но, к сожалению, не владеющей греческим.

Она попыталась было освоить этот язык, но теперь он уже давался ей с трудом, и всё своё время Анастасия проводила за прекрасными клавикордами, наполняя дом музыкой европейской и русскими мелодиями, напевала романсы, песни, находя в них отраду от мелочных склок в её домашней жизни...

Теперь Мария не могла даже подойти к клавикордам — с самого утра садилась мачеха к инструменту и пела о своей горькой доле.

Словно сговорились все в доме: камерарий, заходя в спальню князя, чтобы испросить какого-либо позволения, говорил только либо по-молдавски, либо по-гречески, и никак не могла включиться в их разговор Анастасия, не понимала, сердилась и заставляла князя изъясняться по-русски.

Впрочем, всё в доме хорошо знали русский язык, но уж больно не по сердцу всем пришлась жена князя.

Видели, как ухаживает за нею князь, тратит огромные деньги на драгоценности и наряды, обставил весь дом по её европейскому вкусу: дорогие картины, гобелены, мягкие кресла, диваны — всё, как хотела она.

Он был по уши влюблён в свою молоденькую жену, хотел, чтобы и дети её любили, но Мария прониклась к Анастасии враждебностью, которая не отпускала её всю жизнь, а влияние Марии было в доме более сильным, чем даже воля и гнев отца.

Но внешне всё было как будто нормально: Мария приветливо улыбалась за завтраком мачехе, дети отвешивали ей низкие поклоны, и Анастасия не могла пожаловаться на грубость или бессердечность. Но она чувствовала глухую стену, на которую натыкалась её воля, и скоро смирилась с тем, что в доме всем командует Мария, хотя и вежливо справляется о распоряжениях у мачехи.

А Пётр зачастил в дом князя, расхваливал гобелены, слушал пение Анастасии, играл в шахматы с Марией.

Он видел, какими завистливыми глазами глядела Мария на поющую мачеху, спрашивал, отчего не поёт и она, Мария. А у той навёртывалась на глаза пелена слёз, и царь понимал, каково живётся девушке с мачехой, хоть и не обмолвилась она ни словом или жалобой.

— А пусть обе поют, — рассудил он, и вскоре в дом Кантемиров прибыл странный огромный неподъёмный ящик.

Когда разбили доски, упаковывавшие ящик, показался лакированный бок великолепного клавесина, едва только появившегося в Европе.

— Это тебе, Мария, — объяснил Пётр, указывая на сверкающий жёлтым лаком инструмент с золотыми подсвечниками по сторонам, ажурными и изящными.

Мария изумлённо глядела на Петра: как узнал он, что она тоже мечтает об инструменте, что она тоже хочет иногда играть и петь?..

— Двоим не поместиться за одним инструментом, — опять легко хохотнул он, — а ты прекрасно поёшь, играешь — вот тебе и игрушка...

И опять словно дымкой подёрнулись зелёные глаза Марии: редко кто-либо проявлял к ней такую заботу и внимание, редко кто догадывался о её сокровенных мечтах.

Она села к клавесину, и странные греческие мелодии зазвучали в ушах Петра, звонкий голос Марии уносил его к каким-то неведомым берегам, чудилось бескрайнее море, белые барашки на волнах, белокрылые паруса над кораблями и летящие в стороны от носа два прозрачных водных крыла.

Странно, как будила в нём воображение эта девушка, как затрагивала самые затаённые струны души. Он и не подозревал, что есть в нём ещё запас нежности и красоты.

Обратил внимание Пётр и на то, что Анастасия унизывала себя дорогущими перстнями, жемчужными ожерельями и браслетами, каждый раз показываясь перед царём в новом наряде.

А Мария укладывала пышные волосы, лишь распустив длинные тёмные локоны, надевала одно и то же платье из лёгкого муслина и ничем не украшала свои маленькие ушки, свои тонкие, длинные, изящные пальцы.

И Петру хотелось украсить её, видеть в красивых нарядах и дорогих браслетах, и он молча совал ей в руки то изумрудное ожерелье, то камень зелёного цвета в ажурной золотой оправе, то подвески, цену которым он и сам не знал...

Мария смущалась, отнекивалась, но царь строго взглядывал на неё и говорил:

— Небось у мачехи получше есть...

И снова вздрагивала Мария от щемящего ощущения жалости к самой себе.