Элизабет Фримантл - Гамбит Королевы

Elizabeth Fremantle

Qween's gambit

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.

Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Original English language edition first published by Penguin Books Ltd, London

Copyright © Elizabeth Fremantle, 2014

© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2017

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017

Элизабет Фримантл – новый и сильный голос в жанре исторической литературы.

The Bookseller

Невероятно увлекательная книга… Один из лучших исторических романов, когда-либо написанных.

Huffington Post

На страницах этой книги оживает эпоха Тюдоров – время романтики, страсти, мести и предательства.

Woman & Home

Богатство деталей и непередаваемая атмосфера королевского двора и королевских интриг.

Stylist

Чартерхаус, Лондон, февраль 1543 г.

От нотариуса пахло пылью и чернилами. Интересно, почему, когда одни ощущения угасают, другие, усиливаются? Латимер обостренно воспринимал все запахи. От гостя пахло пивным перегаром, из кухни, где пекут хлеб, доносился слабый аромат дрожжей. От спаниеля, который свернулся клубком у камина, пахнет псиной. Зато Латимер почти ничего не видит; комната расплывается перед глазами, а гость представляется лишь тенью, нечетким силуэтом. Нотариус склоняется над кроватью, и его улыбка больше похожа на оскал.

– Подпишите здесь, милорд, – медленно и громко произносит нотариус, как будто обращается к ребенку или идиоту.

По комнате разливается благоухание; Латимер наслаждается ароматом фиалок. Пришла Катерина, его любимая, милая Кит.

– Позвольте помочь вам, Джон. – Она приподняла его за плечи, подложила под спину подушку. Как легко она поднимает его! Должно быть, за последние месяцы он изрядно похудел. Удивляться не приходилось – в кишках у него огромный ком, тяжелый и круглый, как испанский грейпфрут.

От того, что его шевельнули, внутри у него что-то сдвинулось, и он мучительно застонал от боли.

– Любимый мой. – Катерина погладила его лоб. У нее прохладная рука.

Боль забилась глубже. Звякнуло стекло – она наливала настойку из флакона. Ложка тускло поблескивает в пламени свечи. Его губ касается холодный металл; он глотает целебную жидкость. Лекарство пахнет землей, и Латимер невольно вспоминает, как любил верховые прогулки по лесу. Его охватила грусть: больше уж ему не кататься верхом. В глотке все словно слиплось; он не может проглотить настойку и боится, что вот-вот вернется мучительная боль. Она лишь притупилась и затаилась в глубине. Нотариус все так же нависает над ним, смущенно переминаясь с ноги на ногу. «При его профессии, – думал Латимер, – пора бы привыкнуть к подобным зрелищам, ведь завещания – его хлеб». Катерина гладит его по горлу, и ему с трудом удается проглотить настойку. Скоро лекарство начнет действовать. Его жена – настоящая целительница. Она безусловно сумеет составить и такое зелье, которое способно освободить его от ставшей ненужной телесной оболочки. Уж она наверняка знает, какие травы могут облегчить его стра дания. В конце концов, любое лекарственное растение, притупляющее боль, может и убить. Надо лишь правильно подобрать дозу: капля одного вещества, две капли другого – и дело сделано. Но имеет ли он право просить ее о такой услуге?

В пальцы ему вложили перо; поддерживая его руку, поднесли к документу, на котором он должен поставить свою подпись. Его росчерк сделает Катерину богатой женщиной. Остается лишь надеяться, что у ее дверей не выстроится вереница охотников за приданым. Катерина еще молода, ей чуть больше тридцати, и она по-прежнему излучает обаяние, оттого он, уже пожилой вдовец, и влюбился в нее как мальчишка. Ее обаяние окружает ее, словно ореол. С точки зрения общепринятых норм внешность Катерины трудно назвать идеальной. И все же она красива. Ее красота с годами как будто созрела; она стала еще привлекательнее. К тому же она умна. Едва ли ее очарует какой-нибудь волокита с хорошо подвешенным языком, которому не терпится завладеть состоянием вдовы. Латимер многим ей обязан, и его богатство – все, что он может ей подарить. Когда он вспоминает, что она пережила из-за него, ему хочется плакать, но сейчас у него даже на слезы нет сил.

Свою йоркширскую резиденцию, замок Снейп, он ей не оставит; Катерина не пожелает там жить. Она не раз повторяла, что ноги ее больше не будет в Снейпе… Замок достанется сыну, молодому Джону Латимеру. Джон не оправдал надежд отца. Латимер часто задумывался над тем, какие дети родились бы у них с Катериной. Но его мечты всегда омрачало воспоминание об умершем младенце, о проклятом ребенке, зачатом во время восстания, когда Снейп захватили католики. Он не может и думать о том, как был зачат несчастный младенец. Хуже всего, что его отец – не кто иной, как Мергитройд, которого он в детстве брал с собой охотиться на зайцев. Мальчишкой Мергитройд был славным, ничто не предвещало, что он превратится в настоящего зверя. Латимер проклял тот день, когда оставил в Снейпе молодую жену со своими детьми, а сам поехал ко двору, чтобы умолять короля о прощении. Он проклинал свою слабость – главным образом из-за нее он связался с мятежниками. С тех пор прошло шесть лет, но тогдашние собы тия оставили неизгладимые раны в душах его близких – как слова, высеченные на надгробной плите.

Катерина поправила одеяло, тихо напевая что-то себе под нос. Мелодия показалась Латимеру незнакомой – а может, он просто забыл ее? Сердце его таяло от нежности. Латимер женился на Катерине по любви, однако своего долга по отношению к ней не выполнил. Муж обязан защищать жену. Катерина ни словом его не упрекнула. Уж лучше бы кричала на него, обвиняла, изливала свой гнев, ненавидела. Она же оставалась спокойной и сдержанной, как будто ничего не изменилось. Только живот у нее рос, словно насмехаясь над ним. И только когда ребенок появился на свет и через час умер, Латимер увидел, что лицо у нее мокрое от слез. Даже тогда она так ничего ему и не сказала.

Опухоль, которая медленно пожирала его, – наказание, и искупить свою вину он мог лишь одним способом: сделав Катерину богатой. Имел ли он право просить ее еще об одной услуге? Если бы она хоть на миг перенеслась в его измученное тело, она выполнила бы его просьбу, не задавая лишних вопросов. Разумеется, с ее стороны согласие – не грех, но акт милосердия. Катерина проводила нотариуса до двери. Затем плавно вернулась к кровати, села рядом, сняла чепец и бросила его в изножье. Она потерла виски кончиками пальцев, тряхнула рыжевато-каштановыми волосами. От ее головы пахло сухими цветами; Латимер вдыхал пьянящий аромат, и ему очень хотелось зарыться лицом в ее волосы, как когда-то. Взяв книгу, она начала тихо читать; латинские слова без труда слетали с ее губ. Это Эразм Роттердамский. Сам он запустил латынь и почти ничего не понимал; ему следовало бы помнить эту книгу, а он не помнил. Катерина гораздо образованней его, хотя и притворялась, будто все наоборот; она не из тех, кто хвастается своими успехами.