Валерий Поволяев - Атаман

— Нет, шаланда не годится.

— Почему-у? — изумленно округлил глаза владелец шаланды — лысый толстяк с лиловыми губами. — Всем годится, а вашему благородию не годится... Почему?

— Эта шаланда — для того, чтобы вывозить в море кокоток, а я хочу вывезти серьезных барышень. — Кто следующий? — Авдалович выдернул из кармана кипенно-белый платок, вытер им пальцы — после посещения шаланды хотелось не только вытереть пальцы — вымыть руки.

Он остановился на шестом катере — прочном, с хорошим ходом, приземистом суденышке, мачта которого была украшена полосатым георгиевским флажком.

Владелец катера — георгиевский кавалер, на груди у него побренькивали две серебряные медали и крест, — понравился Авдаловичу. В капитане, как и в самом катере, очень важно было не ошибиться.

Катер соответствовал облику хозяина — был ухоженным, окрашен скромно — ни одного броского пятна — то самое, что надо...

С достоинством приняв, аванс — несколько золотых монет, — капитан молча глянул на Авдаловича.

— Будьте готовы к пикнику, — сказал ему Авдалович, — седьмого, восьмого и девятого июня, — это были дни, когда через Надеждиискую должна проходить Забайкальская бригада и несколько батальонов Маньчжурской дивизии. — В один из этих дней мы и выйдем в море.

— Куда конкретно?

— Скажу позже. Думаю — на один из безлюдных островов. У вас есть на примете такие?

— Есть.

— Если ваш остров окажется лучше — поплывем на него, если лучше будет мой остров — пойдем на мой остров.

Лицо георгиевского кавалера тронула скупая улыбка: заказчик ему, в свою очередь, тоже понравился.

— Я чувствую, полковник, вы на операции с атаманом Семеновым либо погоны потеряете, либо орден получите, — мрачно проговорил младший Меркулов, вызвав к себе фон Ваха. Дальневосточное правительство, чтобы укрепить свою власть и показать народу, что будет править серьезно и долго, решило учредить свои ордена. На один из таких орденов и намекал Николай Дионисьевич. — Либо — либо...

Фон Вах молчал, а Меркулов распалялся все круче, голос его делался все громче. Наконец он перестал говорить, махнул на полковника рукой, словно хотел выставить его из кабинета, и тяжело, по-стариковски захрустев костями, опустился в кресло.

— В общем, я все сказал, полковник. Столько у нас народа, столько штыков и сабель, а с одним бурдюком, по самую пробку налитым прокисшим вином, справиться не можем...

— Но бурдюк этот — Семенов, ваше высокопревосходительство, — осторожно напомнил фон Вах.

— Плевать! — Меркулов потянул шеей в одну сторону, потом в другую, словно бы в горле у него возник комок. — Любой человек, идущий против законной власти, — преступник. Ваш Семенов — тоже преступник. Поэтому к нему надо так и относиться. Его нужно судить. А для того чтобы судить — надо арестовать. Выходит, вы, полковник, не можете справиться с простой задачей — арестовать негодяя. Что, скажете, не так? Не по зубам вам бурдюк в японском мундире и американских сапогах? Или по зубам? — Меркулов вскинул к глазам пенсне, посмотрел на полковника сквозь стекла, хотел нацепить «окуляры» на нос, но передумал, швырнул на стол.

Фон Вах молчал.

— Нет у вас ответа, — произнес Меркулов укоризненно. — надеюсь, с «Киодо-Мару » ни одна щепка не падает в воду незамеченной?

— Так точно — ни одна щепка!.. Шхуна обложена плотно, Более того, мы сейчас стараемся заслать на «Киодо-Мару» своего человека.

— Эт-то хорошо. — Меркулов повеселел. — В общем, Семенова надо арестовать во что бы то ни стало. Сделать это нужно при первой же возможности. Если сойдет на берег понюхать розы — арестовать немедленно, запрется в гальюне, чтобы сделать по-большому, — тут же выламывайте дверь и волоките со спущенными штанами в околоток, застрянет на корме, чтобы понежиться на солнышке, — подплывайте к корме и хватайте его за ноги! Не мне вас учить, полковник. — Меркулов сделался задумчивым, побарабанил пальцами по столу. — А когда арестуете, полковник, получите не только орден за номером одни, но и генеральские погоны. У меня все. Слово — за вами.

Капитан Авдалович продолжал действовать. Он еще раз побывал на Океанской, переговорил с георгиевским кавалером, — тот оказался душевным человеком, рассказал, где заработал крест и медали, пригласил серба даже отобедать с ним.

— Правда, пища моя — не бог весть что, отварная картошка, укроп, огурцы, жбан кваса и несколько ломтей малосольного кижуча. Но, господин хороший, чем богаты, тем, как говорится, и рады. Не побрезгуйте.

— Не побрезгую, — сказал Авдалович и извлек из кожаной полевой сумки бутылку рисовой водки. — Моя доля! — объявил он. — Негоже за стол садиться с пустыми руками.

Ничто так не объединяет людей, не укрепляет дружеские отношения, как подобные застолья. Авдалович остался доволен обедом.

— И когда же конкретно будем отмечать ваш день рождения? — спросил георгиевский кавалер.

— Восьмого числа.

— Куда поплывем? — спросил георгиевский кавалер, оказавшийся полным тезкой атамана, звали его Григорием Михайловичем, и Авдалович увидел в этом добрый знак. — На необитаемый остров?

— Нет, в планы внесены коррективы. Поплывем в Надеждинскую, — сказал Авдалович, поймал себя на излишней откровенности, поправился: — В район Надеждинской.

— В район так в район, — все поняв, произнес георгиевский кавалер.

В тот же вечер Авдалович закупил в местном магазинчике, принадлежавшем бывшему капралу японской экспедиционной армии, шампанского, ананасов, вяленой козлятины, рыбы, засоленной по-окинавски, несколько поллитровок саке, привез все это на катер.

— Для полного душевного комфорта, Григорий Михайлович, чтобы глаза радовались, нарвите обыкновенных полевых цветов, — попросил он георгиевского кавалера, — и поставьте на стол.

Георгиевский кавалер шутливо притиснул ко лбу два пальца.

— Бу сделано!

— А главное, Григорий Михайлович, никому, ни одному человеку, кто бы это ни был, хоть сам царь-батюшка, поднявшийся из могилы, ни слова, ни полслова о том, что я восьмого числа собираюсь отмечать свой день рождения, ладно? Иначе, если об этом узнает моя жена, знаете, что со мною будет?

Григорий Михайлович понимающе сжал губы в жесткую линию, потом рассмеялся.

— Знаю. Ну, а что касается вот этого, — георгиевский кавалер вновь выразительно сжал губы, — то даже если главный владивостокский полицейский вытащит свою саблю из ножен, то я все равно буду нем, как рыба.

— У моего дня рождения есть еще одна особенность он будет отмечаться ночью, при свете луны...

— Разве восьмого июня будет светить луна?

— Если не будет — закажем.

Фон Вах не спускал глаз с «Киодо-Мару» — в прямом смысле слова не спускал: иногда часами сидел с биноклем на берегу, в здании портовой таможенной службы, рассматривал шхуну. Когда видел Семенова — начинал материться: за всю свою жизнь, за все годы он не имел столько неприятностей, сколько схлопотал за эти несколько дней, у фон Ваха на языке сами по себе рождались ругательства, трескучим горохом высыпались наружу.