Валерий Поволяев - Атаман

В такие минуты он забывал русский язык и переходил на немецкий, хотя немецкий по части ругательств здорово уступает русскому, ругательства на немецком звучат слишком пресно и тупо, будто вареный картон, ничего из него соорудить нельзя, а вот ругательства на русском — звонкие, хорошо отточенные, калиброванные, как артиллерийские снаряды, — выпустишь один такой снарядик, и на душе сразу легче делается, поскольку знаешь точно — он лег в цель. Поэтому фон Вах в немецкую речь совершенно произвольно, машинально старался вкрапливать русские ругательства. Получалось смешно, но нелитературно, публиковать высказывания Фон Ваха нельзя.

Когда очертания «Кнодо-Мару» начинали расплываться в окулярах, а усталые глаза прилипали к резиновым набойкам бинокля, фон Вах решительно отшвыривал дорогой цейсовский аппарат в сторону и прыгал в катер.

— Вперед, на «Киодо-Мару»! — командовал он.

Моряки, зная характер пруссака-полковника, топлива не жалели, едва ли не на самом причале врубали форсаж, и картер, ревя, будто неведомое чудовище, несся на огромной скорости прямо на шхуну, грозя вломиться ей в борт, в последний момент резко отворачивал в сторону, взбивал крупную пенную волну, тугую, как чугун, — волна клала «Киодо-Мару» набок, этим все и обходилось. Фон Вах, словно черт на помеле, уносился в морское пространство, там подавал команду сбросить обороты и снова подносил к глазам бинокль.

Конечно же эти катерные атаки не остались незамечениыми на «Киодо-Мару», полковник Буйвид на них обратил внимание давно и фон Ваха засек — каждый раз, глядя, как тот сатанински уносится на катере, ловко увертываясь от столкновения с «Киодо-Мару», — бурчал себе под нос:

— Вот таракан! Прищемить бы тебе усы дверью! Погоди, пруссачок, все еще впереди — по саму репку. Свое ты получишь.

Фон Вах злился: Семенов со шхуны па берег не сходил и делать этого, кажется, не собирался.

Седьмого июня от «Киодо-Мару» на берег отплыло сразу несколько катеров, во всех находились подтянутые, бравые, пахнущие «о’де колоном» семеновские офицеры, при оружии — наганах в новеньких кожаных кобурах и шашках, с одинаковыми штабными папками под мышкой. На пристани Эгершельда офицеров ждали три автомобиля. Офицеры посетили несколько богатых контор, штаб японской экспедиционной армии, зашли даже в универмаг Кунста и Альберса, где вручили учтивому коммерческому директору толстый конверт, склеенный из дорогого «вержэ» ручной работы.

В конверт были вложены два билета на прием, который атаман Семенов давал на борту шхуны «Киодо-Мару».

Ни в одну из правительственных контор семеновские офицеры не завернули, приглашения не получил никто из членов меркуловского кабинета, ни один человек.

Первым о приеме узнал старший Меркулов, Спиридон Дионисьевич. Вызвал к себе младшего брата.

— Слышь, Коля, наш атаман решил устроить у себя прием на сто пятьдесят персон, — сообщил он по-домашнему.

— Когда? — спросил младший Меркулов, озабоченно посмотрел на часы.

— Завтра. Восьмого числа.

— А точнее? В котором часу?

— Не знаю. Приглашение, как ты сам догадываешься, он мне не прислал.

Младший Меркулов снова посмотрел на часы, машинально покрутил колесико завода.

— Ах, как было хорошо умыкнуть его с «Киодо-Мару» во время этой большой толкучки!

— И не думай, Коля! Начнется такая пальба, что в ней перебьют половину Владивостока. Семенова надо брать, когда из города уйдут и Маньчжурская дивизия, и Забайкальская бригада. Тогда Семенов будет гол как сокол — можно будет взять без всяких рукавиц.

— А если он попытается уйти вместе с ними?

— Интересный вопрос. Каким же способом? Надеюсь, ты его с «Киодо-Мару» не выпустишь?

— Не выпущу.

— А по воздуху на берег он перенестись не сумеет. Не дух бестелесный. Но вот на «Киодо-Мару» он уйти попытается обязательно. Есть у меня такое предчувствие, что вечерок, который атаман устраивает на шхуне, — прощальный.

— На «Киодо-Мару» он не уйдет. В море его встретят три наших миноносца. Они уже ждут шхуну. Уйти Семенову не дано.

«Отходняк» был накрыт на палубе «Киодо-Мару», только об отъезде Семенова никто не говорил — напротив, атаман, переходя от одной группы приглашенных к другой, речь вел совсем об ином — о том, что собирается здесь задержаться и, естественно, постарается найти с Меркуловыми общий язык. Пойдет на уступки, но язык этот обязательно найдет. Атаман не сомневался, что речи его до меркуловских ушей донесут — хоть и постарался полковник Буйвид, чтобы на пирушке этой не было «доброжелателей», а они тут все-таки есть. Имеются. Семенов был готов дать руку на отсечение.

С палубы убрали все лишнее, даже ящики, в которые были уложены шелковые крабовые сети, пропитанные специальным составом, предохраняющим шелк от гнилья, и те унесли — с одной стороны, чтобы места было побольше, с другой — ни к чему дразнить русских, которые не хуже японцев знают, как и чем можно ловить крабов; на катерах с берега доставили тридцать столов и белоснежные, хрустящие от крахмала скатерти.

Ну а затем к «Киодо-Мару» начали приставать катера один за другим, почти беспрерывно. Один доставил шампанское с водкой — количество ящиков было оглушающее, второй — свежие цветы в корзинах, третий — замоченное в вине мясо для шашлыков, а также ровно нарезанные и присыпанные мелкой морской солью ломти телятины для «асадо», четвертый — слабосольную рыбу — не только тающую во рту лососину, приготовленную местными умельцами, но и волжскую осетрину, а также три бочонка с икрой — два с красной, один с черной, пятый — рыбу свежую, для ухи и жарева, а также тунцов с сочным ярко-красным мясом, специально для гостей-японцев, которые готовы пожирать эту рыбу в сыром виде тоннами, был бы только соевый соус, шестой — пятнадцать мешков древесного угля для мангалов, седьмой — контейнер с сингапурскими фруктами...

У фон Ваха, который продолжал напряженно наблюдать за катерной мельтешней, в конце концов глаза «залипли» — косо притянулись к переносице и застыли в таком положении, предметы сдвинулись в сторону, замерли.

— Ух, я бы этого Семенова! — взвился он и перешел на немецкий язык — более привычный для себя, чем русский, в следующий миг спохватился, воткнул в немецкую лающую речь два похабных слова на русском и потребовал к себе врача с пузырьком глазных капель.

Атаман Семенов специально затеял всю эту возню с катерами, несколько суденышек подплывали к «Киодо-Мару» и вовсе груженными пустыми коробками — атаману важно было, чтобы люди, наблюдавшие за шхуной, привыкли к этой толчее, чтобы глаза у них «залипли» (как у фон Ваха) и в конце концов они перестали «класть взор» на отдельные катера, воспринимали происходящее как обычную кутерьму.