Юрий Мушкетик - Гайдамаки

Позади слышалось улюлюканье, свист. Микола не оглядывался. Он широко шагал по дороге, а за ним, подскакивая на выбоинах, катился нагруженный до краев пнями воз.

Миновав топкое болото, Мелхиседек с монахами и Зализняк с аргаталами въехали в Сечь. Никто, даже часовой, не спросил их, откуда они и зачем прибыли сюда; он лишь скользнул равнодушным взглядом по всадникам и, перебросив ружье с одного плеча на другое, отступил с дороги. На улице не было видно ни души. Сечь словно вымерла.

— Братчики после обеда отлеживаются, — бросил Жила.

Уже в самом конце Гассан-Баши — сечевого предместья — прибывшие встретили большую толпу людей. Это были похороны. Певчие, состоявшие только из мужчин — преимущественно старых казаков, — пели глухо и негромко, словно нехотя, и казалось, будто все были простужены. Сразу же за гробом шел поп, позади него усатый седой запорожец нёс большую чару с горилкой.

— Не будет удачи, — сказал один из аргаталов и снял с головы шапку. — Мертвеца встретили. Братчику, — наклонился он с коня к одному из запорожцев, — кого это хоронят, что так много людей, может куренного?

— Какого там куренного? — ответил запорожец. — Может, знал Василия Окуня из Белоцерковского куреня?

— Не знал. Отчего он помер, не татары ли подстрелили?

— Окунь несколько лет из куреня не выходил. Ему уже, кажись, за восемьдесят было. Захотел в последний раз верхом проехать. Видно, чуял уже смерть свою. Сел на коня, конь на дыбы, а дед с него. Мы к Окуню — готов. Где уж там было ему удержаться на коне.

Аргатал не стал слушать дальше разговорчивого запорожца и пришпорил коня. Когда он догнал своих, один из монахов, всё ещё оглядываясь на похороны, спросил:

— Для чего чару за гробом несут?

— Знать, пьющий был казак, — пояснил аргатал. — Разве вы никогда не видели такого, ваше преподобие? Нет? Когда непьющий умирает — хоругвь белую несут за гробом. Однако редко такое приходится видеть.

Мелхиседек хотел что-то сказать, но Зализняк выровнял коня и показал нагайкой на улицу, отходившую в сторону:

— Вам сюда, никуда не сворачивайте, улица прямо к монастырю приведет. Да вон и колокольню видно — церковь рядом с монастырем.

Мелхиседек повернул коня. Узенькая улочка действительно привела их к монастырю. Монахи сошли с коней; ведя их на поводу, вошли в монастырский двор.

Передав поводья монаху и спросив какого-то послушника, где помещаются комнаты игумена, Мелхиседек направился к деревянному домику около ограды. Сечевой игумен встретил Мелхиседека очень приветливо. Расспрашивая о дороге, засуетился, сам собирая на стол; потом угощал чаем со свежими ароматными просфорами, однако, чтобы не показать себя невежливым, о цели приезда не спрашивал. Послушав Мелхиседека, стал говорить сам: о своём монастыре, о татарских набегах, сетовал на соборного старца — начальника церковных служителей на Сечи, рассказал, как попал сюда. Он принадлежал к тем людям, которые больше любят рассказывать, нежели слушать, и наилучшим собеседником считают тех, кто слушает их, не перебивая. Мелхиседек не прерывал; он сидел молча, ощупывая игумена своими колючими глазами.

«Нет, на него положиться нельзя, — наконец решил он про себя, — никчемный человек». И вслух сказал:

— Зело интересные вещи рассказываете. Я ещё вечерком зайду к вам, если не возражаете. Кошевого бы мне повидать. Еду я из Петербурга, удостоила меня государыня грамоту передать ему.

— Может, что про наш монастырь? — насторожился игумен.

— Сам того не ведаю, запечатана грамота; только я нахожусь в сомнении, чтобы про монастырь в ней говорилось. Где сейчас кошевой?

— Вряд ли вы застанете его дома. Собирался он сегодня куда-то, будто в зимовник свой. Завтра после утрени отдадите, он будет в церкви.

— Не проспать бы, утомился немного, — зевая и поглядывая на дверь соседней кельи, молвил Мелхиседек.

— Не беспокойтесь, — замахал руками игумен, — я скажу пономарю, он разбудит. Пойдет поднимать кошевого и к вам зайдет. Вы, я вижу, отдохнуть хотите с дороги. Прошу вот сюда, до вечера ещё успеете отдохнуть.

…Проснулся Мелхиседек перед заходом солнца. Взял в руки высокий, похожий на меч посох, отправился осматривать Сечь. Сечевой игумен хотел было дать в провожатые кого-нибудь из послушников, но Мелхиседек отказался.

По улицам тут и там слонялись запорожцы. Одни проходили быстро, очевидно спешили по каким-то делам, другие же — а таких было большинство — бродили без дела от куреня к куреню, от одной группы к другой.

Держась рукой за тын, отыскивая места посуше, Мелхиседек добрался по размокшей грязной улице до майдана. На краю майдана стояли в ряд несколько шинков. Приземистые, покосившиеся, они глядели своими подслеповатыми окнами в землю, как будто стыдясь посмотреть в глаза прохожим. Каждый навес поддерживали два трухлявых столба, отчего шинки походили на нищих, которые, опершись на палки, выстроились возле церковных ворот. Около второго от края шинка Мелхиседек заметил порядочную толпу запорожцев. Они стояли полукругом около завалинки. Посреди толпы сидел слепой кобзарь с сизоватым двойным шрамом на лбу. Около него, поджав под себя ноги, примостился мальчик. Кобзарь качал длинной седой бородой, перебирая сухими руками струны почерневшей от давности кобзы. Кобзы почти не было слышно — ее заглушили сильные казацкие голоса. Мелхиседек прислушался. Чтобы лучше разобрать, о чем поют запорожцы, он обошел лужу и приблизился к толпе. Запорожцы, обнявшись за плечи, притопывали ногами, громко пели:

У нашого отамана

Нема штанів, ні таляра.

Ой, скиньмося по таляру,

Купим штани отаману,

Штани мої ряднянії…

Мелхиседек больше не мог выдержать.

— Если стыда не имеете, хотя бы греха побоялись! — громко крикнул он.

Запорожцы смолкли, удивленно оглянулись назад и расступились, пропуская вперед Мелхиседека.

— А ты, вместо того чтобы бога славить, — продолжал он, обращаясь к кобзарю, — срамные песни поешь.

Кобзарь поднял невидящие глаза и заговорил тихо, по привычке слегка касаясь пальцами струн:

— Не знаю, кто ты, человече божий, однако напрасно мешаешь веселиться. Будь спокоен: бога мы не забываем, не во гневе он на нас и за песни эти. В песне — радость, утешение.

— Разве в таких песнях утешения ищут? — Мелхиседек обвел взглядом запорожцев. — Есть молитвенные, божественные песни: что могли бы мы знать без молитвы? С нею легко крест земной нести.

— Можно несть, — негромко, а все же так, чтобы услышал Мелхиседек, промолвил один из запорожцев, — когда в кармане есть.

Он хотел ещё что-то добавить, но Мелхиседек обернулся, взмахом обеих рук сразу остановил его.