Александр Артищев - Гибель Византии

Он помолчал и неохотно добавил:

— Хотя, конечно, не все разделяют мои чувства. Взять к примеру Мартино. Прекрасный друг, с отважным сердцем и крепкой рукой. Но в душе у него пустота и желание поудачнее сорвать день. Я не прав, дружище?

— Что? Что ты сказал? — повернул к нему голову Мартино. — Я не расслышал.

Роман рассмеялся.

— Вот видишь, — пожал плечами Франческо. — Он и не слышал ничего из нашего разговора. И знаешь, почему? Да только лишь потому, что вовсю строил глазки той самой смазливой служанке с кувшином в руках.

— Мартино! Путаны! — рявкнул он вдруг, вытягивая руку в сторону двери.

— А? Где? — встрепенулся его напарник.

— Что еще добавить? — развел руками Франческо. — Это всё, что сейчас его интересует.

Роман смеялся до слез.

— Постой, Франческо, ты сказал, что видел путан, — теребил товарища за рукав Мартино. — Куда эти девки подевались?

— Станут они тебя дожидаться, — отмахнулся тот. — Проверь там, за порогом.

Но не успел молодой итальянец пуститься вдогонку, как в дверях послышались громкие голоса, топот и звон шпор. Трактирщик поспешил навстречу новым посетителям.

— Туркам следовало бы поучиться у генуэзцев брать штурмом ромейские трактиры, — крикнул Франческо, поворачивая голову на шум.

Вошедшие на мгновение остановились.

— Ба! Да это никак Франческо и Мартино!

— Ты удивлен? Ха! Было бы странно встретить их в каком-нибудь другом месте. Разве что в приюте для кающихся блудниц!

— Присоединяйтесь к нам, — проговорил Мартино слегка заплетающимся языком. — У нас хорошо…. лучшее вино в округе….

Он рухнул обратно на табурет.

Под веселый шум и гомон, под звон сталкиваемых чаш и громкие здравицы, воскресный вечер медленно угасал.

Почесывая внушительный живот, начальник гарнизона Анкары покинул свою опочивальню. Откуда-то сбоку, как из-за засады, вынырнул дежурный офицер и мелко кланяясь, приблизился к бею.

Недовольно хмурясь (спешка никогда не была в чести у восточных вельмож), бей выслушал донесение.

— Как ты сказал? — раздирающая рот зевота разом исчезла. — Войска нашего повелителя пришли в движение?

Юзбаши подтверждающе закивал головой.

— Суета вокруг палат санджак-беев была отмечена сразу после первых петухов.

Бей взволнованно заходил по комнате.

— Похоже, Исхак-паше доставлен приказ султана о немедленном выступлении в поход. Слава Аллаху, настает время действий! Наконец-то наш город будет избавлен от соседства войск. Стыдно признаться, но я давненько ощущаю себя как в осажденной крепости.

— А что в полку янычар, — он обернулся к сотнику, с надеждой ожидая ответа.

— Может и они…?

Тот отрицательно покачал головой.

— Ничего нового, господин. Под вечер была разгромлена еще одна лавка виноторговца и все это время….

— Можешь не продолжать. Хоть караул на ночь они выставили?

Юзбаши ухмыльнулся.

— Выставили, господин, выставили. Выбираясь в полночь из казарм, наш соглядатай споткнулся об одного из караульных, упал и расшиб себе колено.

— А часовой так и не проснулся? — высказал догадку бей.

— Нет, господин, проснулся. Но очень долго искал свою саблю.

Комендант повернулся к окну и с плохо скрытой неприязнью взглянул в сторону казарм султанской гвардии.

— Любому из своих солдат, уснувшему на посту я самолично отрубил бы голову.

— Да, господин.

— Вели седлать лошадей и поскорее. Я прямо сейчас отправляюсь ко двору Исхак-паши. Надо разведать планы нашего достойнейшего господина. И слуг зови, пусть несут мой новый шелковый халат, пожалованный мне самим султаном!

Неисчислимые, подобно косякам мигрирующих рыб, медленно и целеустремленно потянулись вдоль дорог Анатолии потоки людей и животных.

Время для похода было выбрано крайне неудачно — весна еще только начинала вступать в свои права. Кочевники недоуменно качали головами: выступать в набег, когда земля еще не способна прокормить даже лошадей, казалось им по меньшей мере неблагоразумным. Но увлекаемые общим течением, они шли подобно прочим, предвкушая в воображении щедрую награду за участие в походе.

Погода за сутки менялась по несколько раз. То и дело налетали холодные северные ветра и небо застилалось серой пеленой облаков, превращающей день в подобие сумерек. Когда же тучи рассеивались, слепяще-яркое солнце начинало поднимать с земли белесые дымки испарений, возвращающихся под вечер в виде дождя или всепроникающего тумана. Пропитанная влагой земля, еще покрытая местами клочьями подтаявших сугробов, превращалась под бесчисленным множеством ног в полужидкое месиво и эта серо-черная жижа, чавкающая и плюющаяся во все стороны брызгами, липкой коростой покрывала лица и одежду бредущих людей. Войска растянулись на десятки миль и порой отставшим направление указывала лишь широкая вытоптанная тропа, устланная слоем грязи, испражнений и брошенных пожитков.

На третий день пути густо повалил мокрый снег, и армия невольно приостановила движение: дороги размыло окончательно, недавние мелкие ручейки разбухли и превратились в мутные бурые потоки. От холода страдали все: на много миль вокруг невозможно было отыскать сухой валежник для растопки костров.

Промозглый воздух леденил дыхание, вытягивал остатки тепла из тел. Крепко пахло нечистотами, мокрой кожей и ржавым железом. Едкий дым от тлеющих сучьев полз по земле, вызывая кашель и слезы и не принося никакого облегчения. Под тяжестью тающих снежных хлопьев порой с громким треском лопались полотняные навесы кибиток, до земли проседали стены шатров из звериных шкур. Снегопад утих только к ночи, а уже утром следующего дня войска вновь зашевелились, окружая себя гвалтом людских голосов, ревом тягловой скотины и ржанием измученных лошадей.

Армия медленно ползла вперед, неудержимо, как лава на склонах вулкана, с трудом преодолевая непролазные топи глинистых низин.

Позади оставались разоренные села, имевшие несчастье оказаться на пути продвижения войск; чернели выжженные пятна кострищ с разбросанным вокруг них всевозможным мусором; валялись на обочинах дорог остова вконец увязших и разломанных телег.

Тяжкое зловоние висело в воздухе: от сырости трупы павших в пути животных и людей быстро разлагались. Но хоронить их ни у кого не было ни времени, ни желания: нужно было спешить, чтобы не опоздать к разделу богатой добычи.

Стаи воронов неотступно следовали за живым потоком. Для этих птиц, по древним поверьям — предвестникам войны, находилось немало поживы; и среди прочего — глаза падали, лучшее лакомство. К вечеру, притомившись, они спускались на ночлег и чернея мазками сажи сквозь голые ветви деревьев, хрипло перебранивались перед сном. С рассветом, возбуждаемые запахом тлена, вороны неторопливо принимались за трапезу, без всякой нужды шумно ссорясь и отталкивая друг друга от мертвечины.