Генри Хаггард - Падение Иерусалима

— Надеюсь на Его помощь, — перестав рыдать, ответила Мириам, и её душа смело воспарила в небеса истинной веры.

— Конечно же, Он наш заступник, — поддержала Юлия, ласково гладя её тёмные кудри.

— Тогда, — решительно сказал Галл, доводя свою мысль до её логического завершения, — чего тебе опасаться? Да, тебе предстоит долгая утомительная прогулка под жарким солнцем, среди кричащих толп, которые конечно же не причинят вреда такой прелестной девушке, как ты, а уж там произойдёт то, что назначит тебе твой Бог. Пойдём поедим, чтобы ты выглядела как можно лучше, когда предстанешь перед цезарями.

— Я хотела бы выглядеть как можно хуже, — ответила Мириам, вспомнив о Домициане и его блёклых глазах.

И всё же, в угоду Галлу, она постаралась поесть, а затем, в сопровождении его и Юлии, её отнесли в закрытом паланкине во дворец.

В скором времени — быстрее, чем ей хотелось, — она была уже там; рабы в императорских ливреях помогли ей сойти с паланкина. Она оказалась в большом мощёном дворе, наполненном военачальниками и вельможами, ожидающими аудиенции.

— Это и есть Жемчужина! — воскликнул один из них, и они все столпились вокруг неё и, томимые праздным любопытством, принялись громко её обсуждать.

— Слишком маленькая, — сказал один.

— Слишком худая, — сказал другой.

— У неё слишком крошечные ступни для таких лодыжек, — сказал третий.

— Глупцы! — перебил их четвёртый, хорошо сложенный молодой человек с тёмными обводьями вокруг глаз. — Напрасно вы пытаетесь сбить цену на товар в глазах знатоков. Я утверждаю, что Жемчужина столь же совершенна, как и ожерелье на её шее; может быть, она и невысока, но это не вредит её совершенству; согласитесь, что я тут лучший судья.

— Люций утверждает, что она само совершенство, — заметил один из них, как бы соглашаясь с тем, что его суждение окончательное и не может быть оспорено.

— Да, — продолжал скептически настроенный Люций, — взять хотя одно достоинство, на которое часто не обращают внимания. Посмотрите, какая свежая и упругая у неё кожа. Когда я на неё нажимаю, — он подтвердил свои слова соответствующим действием, — моя рука почти не оставляет никакого следа.

— Зато моя рука оставляет, — произнёс грубоватый голос совсем рядом, — и в следующий миг надушенный судья женской красоты получил от Галла удар локтем между глаз, в самую переносицу. С такой силой и ловкостью был нанесён этот удар, что в следующий миг Люций лежал на спине на мощёном дворе, а из его ноздрей хлестала кровь. Большинство засмеялись, но кое-кто и возмущённо зароптал.

— Расступитесь, друзья, расступитесь, — решительно потребовал Галл. — Мне велено привести эту госпожу к цезарям, проследив, чтобы ни один человек не посмел дотронуться до неё пальцем. Расступитесь же, прошу вас. А если этот скулящий щенок захочет удовлетворения, он знает, где найти Галла. Если ему надо сделать кровопускание, пусть приходит; предупреждаю только, что мой меч оставляет куда более глубокие меты, чем мой локоть.

Все с шутками и извинениями отошли. Мало кто из них не знал, что хромой старый Галл — один из самых неукротимых и опасных бойцов во всём его легионе. Поговаривали, будто он убил в поединках восемнадцать человек, а в молодости даже сразился со знаменитейшим гладиатором того времени, просто так, для забавы, либо потому, что побился об заклад, что победит его. И он действительно его победил, но не убил, а даровал жизнь. Они прошли через длинные, охраняемые солдатами залы и вступили в широкий проход, занавешенный великолепными шторами; здесь их окликнул начальник караула и спросил, какое у них дело. Галл объяснил; тот нырнул за шторы и тут же вернулся обратно, показав знаком, чтобы они следовали за ним. Они прошли через коридор, уставленный бюстами покойных императоров и их супруг, и оказались в круглом мраморном покое, прохладном и освещённом сверху, с потолка. В этой комнате находились три человека: Веспасиан, которого они узнали по спокойному, волевому лицу и седым волосам; Тит, его сын, «любимец всего человечества», худощавый, подвижной и утончённый, с не лишёнными доброты глазами, с саркастической улыбкой, затаённой в уголках рта; и — уже описанный в этой книге — его брат Домициан, на полголовы выше остальных и в более пышном одеянии. Перед тремя августейшими особами стоял церемониймейстер в тёмной мантии; он показывал им наброски отдельных частей триумфальной процессии и тут же, по ходу дела, учитывал высказываемые ими пожелания.

Присутствовали также казначей, несколько военачальников и два-три близких друга Тита.

При их появлении Веспасиан сразу же обратил на них взгляд.

— Приветствую тебя, достойный Галл, — произнёс он искренним, дружеским тоном человека, едва ли не всю жизнь свою проведшего в солдатских лагерях, — приветствую и твою жену Юлию. Так вот она, Жемчужина, о которой мы столько наслышались. Я не считаю себя знатоком женской красоты, но всё же могу сказать, что эта еврейская пленница вполне оправдывает своё прозвище. Узнаешь ли ты её, Тит?

— По правде сказать, нет, отец. Я видел её на руках у Галла; она была такая маленькая и вся закопчённая — ни дать ни взять кукла, вытащенная из пожара. Спору нет, она очень хороша собой и достойна лучшего места в процессии. И цену за неё надо назначить соответственную, тем более что вместе с ней будет продаваться её ожерелье и — запиши это, писец, — богатые владения в Тире и других местах. Эти владения, как особую милость, ей будет позволено унаследовать от её деда, старого рабби Бенони, члена синедриона, погибшего в огне.

Веспасиан вздёрнул брови.

— Каким образом рабыня может стать наследницей Бенони? — спросил он.

— Не знаю, — усмехнулся Тит. — Может быть, на твой вопрос ответит Домициан. Он ведь изучал юриспруденцию, так он, во всяком случае, утверждает. Но такова моя воля.

— Раб, — принял его вызов Домициан, — не обладает никакими правами, в том числе и правом собственности, но цезарь, Покоритель Востока, — тут он ухмыльнулся, — может объявить, что такие-то земли и такое-то имущество отойдут вместе с рабыней к её покупателю. Как я понимаю, цезарь Веспасиан, мой отец, именно так и хочет поступить цезарь Тит, мой брат, в этом конкретном случае.

— Да, — спокойно произнёс Тит, хотя лицо его вспыхнуло, — именно так я и намереваюсь поступить, Домициан. Стало быть, моего повеления достаточно?

— О, Покоритель Востока, — ответил Домициан. — Разрушитель горной твердыни, называвшейся Иерусалимом, куда более неприступной, чем Троя с её высокими башнями, истребитель великого множества заблудших фанатиков, твоего повеления вполне достаточно в любом деле. И всё же я прошу у тебя дара, о цезарь. Будь столь же великодушен, сколь ты велик. — И со скрытой усмешкой в глазах он опустился на колено перед Титом.