Генри Хаггард - Падение Иерусалима

Повар провожал Халева внимательным взглядом, пока тот не исчез за большими стволами олив.

«Что это он так расщедрился? — недоумевал он. — Бесплатно отдал овощи, да ещё и римлянину! Уж не брат ли он Жемчужины? Нет, судя по глазам, нет, скорее её возлюбленный. Но это дело не моё, овощи, хоть и не он их выращивал, свежие и сочные, а это для меня главное».

В тот вечер, когда в сгущающихся сумерках Халев, всё ещё в крестьянской одежде, переваливал через холмы, рядом с дорогой в Тир, до него донёсся из Иерусалима тысячеголосый вопль, предсмертный вопль его родного народа. Над ещё не до конца разрушенными кварталами города взвивались высокие языки пламени. Тит захватил крепостные стены, и тысячи евреев гибли под мечами его легионеров или в огне ярко пылающих домов. Около девяноста тысяч ещё оставшихся в живых согнали, как скотину, во двор Женщин. Более десяти тысяч из них умерли от голода, ещё часть отобрали для участия в триумфальном шествии и в гладиаторских боях в Кесарии и Берите, но большинство отправили в Египет, где они были обречены, вплоть до самой смерти, трудиться в рудниках среди пустыни. Так свершилось окончательное разрушение Иерусалима и исполнилось пророчество: «И возвратит тебя Господь в Египет на кораблях... и там будете продаваться врагам вашим в рабов и рабынь, и не будет покупающего» [38] От Моисея. Второзаконие, 28:68. . Так Ефрем возвратится в Египет [39] Осия, 9:3. , откуда он отравился в Землю Обетованную, пока не наполнилась чаша его грехов. И превратилось это место в безлюдную пустыню; все её прелестные уголки разорены, все её укреплённые города разрушены, и над их руинами и костями их детей реют орлы цезаря. Война в Иудее закончилась, воцарился мир.

Solitudinem faciunt pacem apellant [40] Сеют опустошения и называют это миром (лат. — Тацит). .

Достигнув Тира, в последних лучах закатного солнца Халев увидел белопарусную галеру, выходящую в море. Въехав в город, он тут же полюбопытствовал, кто отплыл на этой галере, и ему ответили: римский центурион Галл: он везёт с собой больных и раненых, многие сокровища Храма и красивую девушку — по слухам, внучку Бенони, купца этого города.

Поняв, что опоздал, Халев горько застонал. Затем он, однако, взял себя в руки и стал размышлять. При всей своей молодости человек он был умудрённый: ещё в самом начале этой долгой войны он распродал свои земли и дома, а всё золото и драгоценности спрятал в доме старого слуги отца, присовокупив к этому всю свою военную добычу, выкуп за захваченного им в плен богатого римского всадника, а также всё, им наторгованное. Забрав все свои богатства, он завернул их в сирийские ковры, так, чтобы они были похожи на обычные тюки с товарами.

С этого времени крестьянин, прибывший в Тир на муле, исчез, а вместо него появился египетский купец Деметрий, который по ночам закупил множество товаров и первым же попутным кораблём отплыл в Александрию. Здесь он закупил ещё большую партию товаров, пользовавшихся хорошим спросом на римском рынке; этого количества было достаточно, чтобы загрузить половину галеры, стоявшей в гавани около Фароса и отправлявшейся в Сиракузы и Региум.

Наконец галера взяла курс на Крит, но зимняя буря отогнала её к Пафосу, что на острове Кипр, где капитан и команда, невзирая на настойчивые упрашивания купца Деметрия, решили зазимовать, опасаясь продолжать плавание. Причалив к берегу, они отправились в большой храм, чтобы помолиться и принести жертвы Венере за то, что она спасла их от гибели в волнах, пополнив тем самым сонм её почитателей.

Но Деметрий, хоть и сопровождал их, боясь, как бы они не заподозрили, что он еврей, проклинал в глубине души Венеру, зная, что моряки продолжали бы путь, если бы не стремились снискать благорасположение богини, тогда как он поклонялся иной богине. Но других кораблей не было, и ему пришлось задержаться на острове более трёх месяцев, деля это время между Курием, Амафосом и Саламисом, с большой для себя выгодой торгуя с богатыми киприотами; купленным здесь вином и медью он загрузил всё ещё остававшееся место на галере.

Наконец после большого весеннего праздника — более раннее время капитан считал неблагоприятным для отплытия — они поставили паруса и добрались мимо Родоса до Крита, а оттуда — через Китеру — до Сиракуз в Сицилии и только потом уже до Региума. Там купец Деметрий перегрузил свои товары на корабль, отплывавший до порта Центум Целле, а оттуда уже доставил их в Рим, находившийся на расстоянии сорока миль.

Достигнув окрестностей Рима, центурион Галл сделал привал, ибо не хотел в самый разгар дня вести Мириам по улицам Рима, опасаясь нежелательных расспросов. Отсюда, с места стоянки, он послал гонца к своей жене Юлии, поручив ему найти её, — если она, конечно, жива, — Галл отсутствовал несколько лет и не имел о ней никаких сведений, — и сообщить ей о своём скором прибытии вместе с девушкой, вверенной ему на попечение Титом. Гонец возвратился ещё до темноты, а с ним явилась и сама Юлия — женщина седоволосая, пожилая, но всё ещё красивая и статная.

Галл и Юлия были женаты почти тридцать лет, долгое время не виделись, и Мириам была растрогана теплотой их встречи, особенно радостной для Юлии, которая получила известие не о том, что её муж ранен, а о его смерти. От внимания Мириам не ускользнуло, что её друг и покровитель Галл поднял руки к небу и возблагодарил богов за то, что его жена жива и здорова, тогда как Юлия просто сказала: «Благодарю тебя, Господи!» — и притронулась к груди пальцами.

Устремив на неё внимательный взгляд, пожилая матрона не без некоторого сомнения спросила:

— Каким образом, муженёк, эта прелестная пленная еврейка — если она еврейка — оказалась на твоём попечении?

— Так повелел цезарь Тит, жёнушка, — ответил он, — которому я и должен передать её по его прибытии. Она была прикована к колонне над Никаноровыми воротами, приговорённая к смерти, как предательница еврейского народа и назареянка.

Юлия вздрогнула.

— Стало быть, ты христианка? — спросила она изменившимся голосом, как будто случайно скрещивая руки на груди.

— Да, матушка, — ответила Мириам, повторяя тот же знак.

— Хорошо, хорошо, муженёк, — сказала Юлия. — Историю этой девушки ты расскажешь мне потом. Кто она — предательница еврейского народа или христианка, — не наше с тобой дело. Во всяком случае, она на твоём попечении и я рада её приветствовать. — И подойдя к Мириам, стоявшей с опущенной головой, она поцеловала её в лоб и сказала:

— Приветствую тебя, милая и такая несчастная доченька, — и еле слышно добавила: — От имени Того, кому ты поклоняешься.