Александр Константинович Белов - Великий поход

— Заблуждением? — подсказал Свами. — Нет. Завтра всё будет так же, как и сегодня. И вообще, в ближайшие сто лет ничего не произойдёт. Можешь мне поверить. Делай своё дело и помни об этом. Ничего не произойдёт. В ближайшие сто лет.

Молодого брахмана звали Дадхъянч. Он не поверил Свами.

— Смотри! — закричал Дадхъянч. — Вон она!

Далеко впереди, ниже дороги, среди выкустов перестоялой, задорожной травы, шла девушка с охапкой разновеликого лугового цвета. Она улыбалась солнцу и что-то говорила цветам и травам.

— Мы спрячем её в хижине у Орлиного ручья. Но об этом никто не должен проведать. Слышишь? — голос хотара больше не знал пощады для юношеского чистоплюйства. — Иначе она погибнет.

Хижина у Орлиного ручья давно не дышала человеком. В её одичалом нутре обитал тлен чьей-то ушедшей жизни. Хижину обносили ветра, разорившие ветхую тростниковую кровлю, камневал не обошёл её стены, высадив из них по паре-другой крепких окладин. В хижину заползали змеи, а где-то вблизи, за ручьём, охотился леопард.

— Да! — сказал Свами. — Это то, что нам нужно.

Молодой брахман посмотрел на него с недоумением.

— Здесь всюду живёт страх. И внутри и снаружи, — продолжил свою мысль хотар. А это то, что нам нужно. Она затаится, забьётся в угол, и никто больше не узнает о её существовании.

— Сколько ты собираешься держать её здесь?

— До тех пор, пока её память окончательно не отторгнет всё происшедшее прошлой ночью.

— А если не отторгнет? — допытывался Дадхъянч.

— Значит…

— Значит, репутация хотара выше человеческой жизни?

— Её жизнь — это жизнь жертвы, которую выбрало племя. Не забывай об этом.

— Но данав не принял эту жертву! Не думаешь ли ты, что сам Варуна помог ей выжить?

— Твоя дерзость заходит слишком далеко! — вспыхнул хотар.

В хижине воцарилась тишина, и только диковатый горный ветер, притаившийся за углом, шуршал циновкой входного проёма.

— Приведи её! — бросил Свами своему строптивому подручному.

Девушка, опоенная зельем, едва держалась на ногах. Её глаза отказывались видеть, и она никак не могла найти им места. Гаури водила головой, то вдруг останавливая взгляд на каком-то предмете, то с испугом отвергая подступающую к глазам несуразность.

— Ты слышишь меня? — крикнул хотар в лицо девушке. Он схватил её за руку, но Гаури не чувствовала боли. Свами ворвался в глубину её безумного взгляда:

— Теперь ты будешь делать только то, что я тебе скажу. Не выходи из этой хижины. Даже если тебе очень приспичит. В углу много сена, там ты сможешь удовлетворить свою любую нужду. Не выходи наружу. Если выйдешь из хижины — значит, погибнешь!

Последние слова он выкрикнул как-то особенно яростно, отчего Дадхъянч пришёл в оцепенение. У Гаури подкосились ноги. Свами толкнул её на лежанку и вышел. Молодой брахман подошёл к девушке. Она лежала не шелохнувшись с застывшим, обезумевшим взглядом. Мягкий сумрак затенял её гладкое лицо.

— Я помогу тебе, — прошептал юноша, — обязательно помогу.

На розовых скалах Антарикши остывал день. Долины уже погружались в вечерний покой. Где-то за перевалом протяжно гудели коровы, и трубная гортань ущелья разносила их сытую вечернюю песню.

— Поторопись! — крикнул Свами. — Иначе мы не успеем к обряду.

Юноша, перескакивая через каменные головы зарывшихся в траву валунов, устремился за хотаром.

— Будешь приносить ей еду. Один раз в день. И подпой. Да смотри, чтобы она его пила! Это поможет ей побыстрее забыть всё, что с ней произошло.

— А если подпой не поможет? — осторожно спросил Дадхъянч.

— Знаешь, сомнение не признак пытливости человеческого ума. Нет. Сомнение — признак его слабости. Когда человек не верит в очевидное, он только демонстрирует свою незащищённость перед жизнью. Полную незащищённость.

— Я бы хотел иметь твою веру, — твердо сказал юноша. «Но у меня будет моя вера, — договорил он уже самому себе, — в которой для сомнения не останется места».

Они спустились в густорослую наступь деревьев, захватившую весь остаток склона. Её плотную зелень шевелила отдушина гулявшего где-то выше ветра. Идти здесь было трудно. Деревья сцеплялись ветками, а ветки перетянуло верёвками лиан и спутанным вьюнком. Под ногами расползалась каша непросыхавшего отгнойника перемешанных с землёй листьев.

— Сюда мы, кажется, шли другим путём? — осторожно спросил Дадхъянч.

— Ничего. Сюда другим, а вернёмся этим. Свами несуетливо выламывал перед собой ветки. «Он специально повёл меня этой дорогой, — подумал юноша, — ведь он ничего не делает просто так. Значит, ему нужно, чтобы мы ломали себе здесь ноги. Может быть, он хочет, чтобы я приносил ей еду значительно реже одного раза в день? Но ведь есть и другая дорога!»

Когда жрецы выбрались к коровьему протопу в сторону ближних к Амаравати пастбищ, вечер уже загустел наплывом летнего светостояния. Застыла неживая, непрослушиваемая тишина. Где-то вдалеке догорал огонёк. Одинокий, едва различимый. Земля дышала теплом и беспокоила душу. А душа беспокоилась всеми данными ей жизнью силами. В этом совмещении сплелись и безудержная свобода, и тревога, и ожидание великих перемен.

Весь следующий день Дадхъянчу находилась работа. Он варил на всех кашу из чёрной чечевицы, пёк гуту — ячменный хлеб из грубо помолотой муки, ходил в деревню за молочной закваской, сбивал масло и чувствовал за своей спиной пристальный взгляд опекунов. Его усердие с особым вниманием оценивалось жрецами-адхварьями. И видимо, не беспричинно. Только на второй трети солнца, далеко за полдень, хотар отпустил его в горную хижину. Дадхъянчу следовало вернуться до полуночи.

Юноша бежал по душному суховалу натоптанной и нагретой солнцем травы. Травы, убитой дорогой, беспощадными копытами её перегонных стад. Колкие отломыши сена кусали ноги. Дадхъянч перемахивал через согнутое травяное пучьё, не поддавшееся коровьим ногам, подбрасывая и ловя узелок с едой для Гаури. На душе у него было легко и радостно. Он улыбался солнцу, удачному дню и своим мыслям, которые почему-то всё время держала возле себя эта ветхая лачуга перед Орлиным ручьём.

Дорога юноше ничего не стоила. Его твёрдое молодое сердце проглотило её не поперхнувшись одышкой или усталостью. Уже стеной подошли горы, усыпанные затаившимся, очарованным лесом, и забелели голые спины вросших в дорогу валунов. Унесённых когда-то с гор.

Дадхъянч вдруг подумал, что подняться можно и здесь, в этом месте. Так даже легче будет обойти заросли перед ручьём, там, где он разливался по топкой луговине. Юноша крикнул: «Сатья!» и вскинув руки приветствовал молчаливые горы.