Александр Константинович Белов - Великий поход

— Если Праджапати призывать неправильно, он просто не услышит. А говорить нужно так: «О властитель Неба, сделавший всех людей равными! О тот, для кого нет различия между отцом и сыном, между чёрным и белым, между воином и пастухом, услышь призывающего тебя! Явись моим глазам в любом облике, который сочтёшь нужным.» Вот и всё. А дальше жди. Если он особо не занят, то придёт.

— Постой, — засомневался вайша, — разве Праджапати, как ты это сказал..?

— Не видит разницы между отцом и сыном?

— Нет, дальше.

— А, между кшатрием и вайшей?

— Да-да. Разве Праджапати не видит такой разницы?

— Что я могу тебе сказать, — вдумчиво затянул гость, — мне самому это непонятно. Ведь кшатрии признаются лучшими. То есть они лучше вас, вайшей.

— Почему это лучше? — запротивился хозяин дома, пытаясь поправить мысль пришельца, но тот опередил своего собеседника:

— Вот и я думаю, почему это лучше? У них тоже две ноги, две руки…

Договорить он не успел. На край оконного проёма запорхнула птичка в ярком оперении и, юрко завертевшись на тонких лапках, вдруг уставилась чёрным глазом на говорившего. Оба — и Дасу и вайша оцепенели.

Птичка повернула головку, ещё раз переметнулась по выставу и унеслась в сверкающие небеса.

— Ну вот видишь! — обрадовался демон.

— В любом обличий, — выдохнул вайша.

— Что же ты не заговорил с ним?

Вайша пожал плечами.

— Ладно, как-нибудь позовёшь сам. Запомни: «О властитель Неба, сделавший всех людей равными..!»

— О властитель Неба, сделавший всех людей равными! — промямлил очарованный вайша. — «… сделавший всех людей равными…» — зачем-то повторил гость.

Дасу решил не задерживаться в деревне. Всё, что должно было, уже произошло. Его это радовало. Никаких прочих усилий больше не требовалось. Дасу хвалил себя за то, что не приравнял кшатрия и шудру. Хватило ума. В такое скотник не поверил бы. Зато про равенство чёрного и белого он даже не спросил. Настолько был поражён равенством сословий. Главную мысль всегда нужно скрывать среди прочих, а для того чтобы отвести от неё конфликт, хорошо бы оглушить собеседника чем-нибудь простеньким и вместе с тем чрезвычайно эффектным. И обязательно новым. Тогда главная мысль потеряется и всплывёт потом как что-то идущее не столько от памяти, сколько от собственного рассудка и разворота души.

Теперь каждое мановение ветерка или птичий крик в небе этот простолюдин будет принимать за «облик» приходящего к нему на зов Праджапати. Тем самым неоспоримо приняв его призыв, а значит, и мысль, которую этот призыв содержал. Скоро вайше надоест наблюдать подобные божественные обличил и он забудет о лёгкой доступности бога, однако останется мысль. Ей не найти лучшего хранилища, чем мозги нашего скотника. Она превратится в призыв, в робкую побудку собственной точки зрения. Вайше легче обтолковать её с такими же, как он, малодумами, чьих мозгов только и хватит на уверение себя в равенстве людей, если уж они имеют по паре одинаковых рук и ног. Для таких это и есть признак равенства.

Придёт время, и эти люди заговорят о своих правах. О своём равноправии с другими по схожести рук и ног и кое-чего другого. Поскольку иных признаков равенства с кшатриями они просто не имеют.

Дасу хвалил себя за удачную попытку подвинуть традиционализм «благородных». Вернее, той их части, что прикрывает отсутствие свободы духа и независимости воли традиционализмом. Легче всего ударить по «благородным» со стороны традиционализма, поскольку он защищает себя не умом, а привычкой. То, что недопустимо умом, легко вменяемо привычкой. Нужно только повернуть её как духовную собственность этого народа. И тогда обычай арьененавистников-дасов надёжно притрётся к традиционализму «благородных», подтачивая его благородство. Демону было всё совершенно очевидно.

Гарджа собирался недолго. Индре показалось, что в этот раз быстрее обычного. Воин ощупал тетиву лука, разыскивая пальцами признаки её старения, смазал тетиву жиром, как обычно, и принялся подбирать наконечники стрел. Юноша не просился с отцом. Он ждал своего времени. Оно должно было уже скоро наступить, это время, открыв Индре его собственное место в походах возмездия.

— Как ты сегодня назовёшь свой поход? — спросил Индра.

— «Ветер смерти», — не задумываясь ответил мститель.

— Красиво.

— Что красиво?

— Ну про ветер.

Гарджа посмотрел на сына:

— Нет в этом ничего красивого. Приходится выдумывать такие названия, чтобы хоть как-то облагообразить всю эту дрянь. Убивать, Индра, не красиво. Запомни. Лучше бы они, конечно, вообще не рождались на свет.., — Гарджа подумал, что следует сменить тему. — Смотри, — сказал он, разглядывая наконечник стрелы, — вот этот прошёл всего в ногте от волчьего глаза, ударился в скалу и не сломался. Я промазал, хотя стрелял едва ли с десятка шагов от волка.

Индра с удивлением поднял брови.

— Да, представь себе. И такое бывает. Никогда не забывай, что ты человек. А значит, можешь промазать даже с десятка шагов.

— Я не мажу с десятка шагов, — сдержанно возразил юноша.

Гарджа подумал, что его сын действительно никогда ещё не промахивался с дистанции, на которой рассчитывал свой выстрел. Он был прекрасным стрелком, этот мальчик. Пожалуй, лучшим из тех, кого мог бы вспомнить стареющий воин.

— Возможно, своего сына ты станешь учить чему-то другому, — улыбнулся Гаржа, отправляя наконечники стрел в отведённый для них мешочек, — но убивать не красиво.

Индра хотел сказать: «Я не понимаю тебя!», но решил не провожать отца такой репликой. Что-то надломилось в праведной твёрдости горного воителя. Гарджа стал давать себе оценку. Имел ли он на это право? Перед боем?

Он уходил позже обычного. Ночь должна была догнать его на горной тропе.

— Не нравится мне это, — сказал Индра.

— Что не нравится? — поинтересовался мститель.

— Ты сам знаешь что. Мяса они взяли меньше обычного. И то какие-то обрезки. Что под руку попалось. Пришли под ночь. Не странно ли? Гарджа обмотался конопляной верёвкой, перетянул себя плащом. Теперь он был готов идти.

— Какая разница — странно или не странно? Оставим сомнения трусам, а, сынок? И будем делать то, что нам и положено.

— Мне кажется, отец, ты себя сейчас уговариваешь.

Гарджа не ответил. Он ещё раз взглянул на сына и, пригнув копьё, выбрался из хижины.

Воздух уже тронула осенняя глубина и охлада. Горы дышали влагой. Чуть горчившей духом камня. Гарджа вдохнул в себя вечерней духотечи и полез на скалу. Двадцать десятков ступеней. Пальцы воина вжимали в камень всю упругую силу рук. Стареющих, но ещё не угнетённых главным недугом старости — немощью.