Александр Константинович Белов - Великий поход

Дадхъянч слушал затаив дыхание. Всё это говорил не Атхарван, не Трита, а кшатрий, в половину его, Дадхъянча, умоложенный.

— Кто же тогда Индра? — возник в разговоре риши. Затаённый в своём переосмыслении попутчика.

— Тот, кто сводит Быка с просветителем. Они несводимы. Без его рассудительности и воли. Он не может принять ни одну из сторон, ибо тогда кто-то из них потеряет значение.

— А кто такой Бык?

— Различие Проводника, воплощённое в телесное действие. Он воин действием. Назовём его Проходчиком, ибо он проходит все преграды, выносимые судьбой поперёк моей тропы. Он идёт за мной, чтобы создать слияние осуществимости с предопределением. Его можно не отличить от простого животного коровьей породы, если он удаляется от просветителя. Но на то и существует Индра, чтобы не дать им разбрестись в разные стороны.

— Человек Знающий и Человек Умеющий в едином обличий, носимом твоё имя, — отозвался Дадхъянч. — Признаться, я представлял ваши отношения по-другому.

Риши свернулся намокшим комком слабосилия. Нет, буря была не его страстью. Слишком много воды вылилось на него, слишком пронзительный и холодный ветер толкал его в спину. Всё было слишком. И тут глаза Дадхъянча загорелись:

— Ты сказал — круг? Круг, похожий на роговицу глаза? Но ведь это и есть…

— Я вижу, буря и тебе на пользу.

Мудреца качало. От усталости и от просветительских потрясений. И хотя покой Дадхъянч принимал только как бесполезную приправу к опреснённому безделием уму, с него уже хватило бури. Теперь риши сдавался слабости.

— Тебе нужна буря? Чтобы помножить силы просветителя и Быка? — спросил он. — Я знаю, где её взять при ясном небе. Эту бурю рождает сома.

Индра с любопытством посмотрел на риши.

— Да, сома, — повторил Дадхъянч, — если ты не побоишься гнева богов.

Ветер снесло куда-то далеко вперёд. Он умчался рвать и клочить травяную постель равнины.

В сумеречной размазне дождя и грязи брели молчаливые, усталые, продрогшие и голодные путники. Они уже так долго молчали, что, привыкнув к своему молчанию, сочли бы странным снова открыть рты. И всё-таки Дадхъянч не выдержал:

— Где же эта деревня?

Индра высунул голову из-под плаща и осмотрелся. За десятком шагов от путников во все стороны расползалась мгла.

— Должно быть, уже вечер, — предположил воин. — Если вечер, то нам пора бы добраться.

— Есть на этом пути какие-нибудь приметы?

— Камни. Как и везде.

— Что-то я не примечал ни одного камня, — вздохнул Дадхъянч.

Индра тоже нигде не видел камней. Давно уже. Так давно, что это разбудило его запоздалое беспокойство.

— Вероятно, мы потеряли дорогу, — безжалостно предположил кшатрий.

— Давно?

— Не настолько, чтобы завтра очутиться в Амаравати.

Дадхъянч хмыкнул.

— Придётся переждать ночь.

— Но мы не сумеем зажечь огонь! — заволновался риши. — И если перестанем идти, то завтра нас скрутит лихорадка.

— А куда идти-то?

Риши приумолк.

— Ладно, — смирился Дадхъянч, — без толку бродить впотьмах по равнине, не зная дороги.

Индра пристроился ко вздутому пузырём холму. Собрался было перетрясти и перевязать жух, но передумал. Что-то подсказывало ему неприметную близость деревни. Возможно, он различал её ведомым только ему чувством. Каким— то особым чутьём, стеснением души, намёком на Ратри.

— Пойду, пожалуй, посмотрю деревню. Она где— то близко.

Дадхъянч воспринял его слова с равнодушием.

Мгла приворожила землю. Развела её тропы. Смешала с дымом приметы. Прежним набегом взялся дождь. Сменив тусклое сейло уставшей воды на тяжёлую силу рвущихся с неба потоков.

Индра должен был признать своё поражение. В схватке с этой мглой. След деревни растворился, как дым. Но куда хуже оказалось то, что воин потерял и Дадхъянча.

Ни окрики, рвущиеся сквозь плач ветра, ни беспокойные метания его выисков ничего не давали. Дадхъянч как сквозь землю провалился.

Индра терзал равнину упрямым шагом. Он бы давно уже сдался, не сдавались только ноги. Уже светало, когда одуревший от усталости и погони за призраком воин заметил в дождевой зависи расплывчатый огонёк.

Что было потом, Индра плохо помнил. Он оказался возле землянки с распахнутым ходом. Появилась женщина и о чём-то спросила пришельца. Воин не слышал её голоса. Индра сел возле порога, приткнувшись к косячине, уронил голову на колени и провалился в незрячую немощь.

— Ты всё время звал какого-то человека с лошадиной головой, — сказала женщина, когда воин долго и пристально разглядывал незнакомое жильё, пытаясь понять, где он и что с ним произошло.

Женщина стояла в изголовье постели и потому оставалась для Индры неразличимой.

Воин обернулся, и мягкий козий ворс спавшей с его плеч шкуры оголил ему грудь. Индра обнаружил, что он не только раздет, но и омыт чьей-то заботливой рукой.

— Сколько времени я здесь провалялся? — хмуро спросил Индра.

— Ты спал целый день. А пришёл сегодня под утро.

— Как — целый день?!

— Так, целый день.

— А как же Дадхъянч?

— Кто это?

— Человек с лошадиной головой.

— Ты пришёл один.

— Да, я помню. Дадхъянч там, в долине, остался без воды и без еды. Я всё унёс. Я же не знал, что мы разминёмся, — зачем-то объяснял Индра.

— Успокойся, там никого нет, — мягко сказала женщина и положила руку воину на плечо. — Там нет никакого человека с лошадиной головой.

Индра выбрался из мягкой постели, занимавшей почти всё пространство дома и, шлёпая босыми ногами по укатанному полу, подошёл к двери. Дождь перестал, но долину затянуло белёсой пеленой. Сыростью пахла трава. В усталом замерении прогорал вечер, и всё живое обратилось в спячку.

— Ну вот видишь, никого там нет.

— А где моя одежда?

— Сохнет. В дымнике.

Индра только теперь сумел рассмотреть хозяйку как следует. Её свежесть застыла на той вершине возраста, с высоты которой уже открывался обрыв женской привлекательности. Она вполне бы сошла Дадхъянчу, Индра же не мог оценить по себе все зрелые достоинства её женской породы.

— Мне нужно идти, — сказал он тихо.

— Поешь хотя бы. Это не займёт у тебя много времени. Я пожарила заячьи потроха с грибами и парной кашей. А может быть, ты хочешь запечённой козлятины?

Индра сглотнул слюну. Он не ел уже два дня.

— Ладно, — согласился воин, вдруг угадав в себе муки голода. — Это не займёт много времени.

Они уселись возле очага, и кшатрий, беззаботно прикрыв наготу, отошёл во власть поеда. Сочная вытопь жира текла с его губ на шею. По молодой запушке подбородка, что могла бы сой— ти за бороду, но только издали. Пока. В млечной лазури его глаз метались блики огня. Пожиравшего шипячие салом угли.