Александр Константинович Белов - Великий поход

— Ты мне нос сломал.

— Да, — сказал кшатрий, — это непорядок. Теперь я сломаю тебе рот. Для симметрии.

Новый удар обломком древа поверг оборотня на землю. В самый разгул пламени. Вьянса дрогнул телом и замер в огне.

— Какая ужасная смерть! — вздохнул победитель. Только теперь Индра заметил, что за всем происходящим совершенно ошалев наблюдают многочисленные жители Амаравати. Воин поплёлся навстречу славе.

— Колесо всё-таки сломалось, — сказал себе Индра, увидев разбитый обод.

Толпа, как по сговору, разом, вдруг шумно отринула, не сводя с победителя оторопевших взглядов. Индра поднял глаза на зрителей.

— Тушить надо! — крикнул он раздражённо.

— Что? — переспросил кто-то.

— Тушить, говорю, надо — сгорит всё!

«Удивительно, — думал Индра, распрягая коней, — колесница сыграла свою роль в его завоевании Амаравати. Но какую! Кто бы мог представить подобное.»

Индра вёл коней под уздцы, и жители города боязливо расступались, прижимаясь спинами к глиняным стенам и разглядывая удивительное явление.

«Не хватало ещё, чтобы они мою колесницу определили Вьянсе,» — подумал воин.

— Это — Хари, божественная колесница. Вьянса, то есть Вирочана, её украл у меня. Поняли, олухи? — крикнул Индра оторопевшим наблюдателям. «Вот ведь уставились!» — подумал он, скользнув взглядом по физиономиям.

— Индра! — услышал воин за спиной. — Послушай, как ты его, а!

Это был Кутса.

— Объясни им, что это мои кони. Просто Вьянса украл их у меня.

— Индра — великий воин! — заорал Кутса, повинуясь просьбе товарища.

— Про коней скажи, — повторил Индра. — Это мои кони.

— Это его кони! — громогласно заявил Кутса. — Он отнял их у демона.

Люди закивали головами.

— Тьфу! — досадливо отреагировал победитель на помощь.

— Как ты его! — не унимался Кутса. — Который это уже по счёту?

— Ну если с тобой вместе, то четвёртый.

— Ты что, на меня зло держишь? За то, что я тебя тогда почти победил? Брось, я же понимаю, что ты сильнее.

Кутса норовил идти поближе к Индре, но побаивался коней.

— «Почти»? — переспросил сокрушитель Дасу и только покачал головой.

— Индра! — догнал идущих ещё один знакомый голос.

— Узнаёшь? Кумара-рита.

Индра кивнул:

— Уже виделись сегодня.

Мальчиший полководец догнал товарищей.

— Видал, какие звери! — восхитился Кутса.

— Видал. Здорово ты его! — попробовал заговорить с Индрой его старый командир.

— Каких коней мы отняли у демона! — продолжал радоваться Кутса.

— Это мои кони! — рявкнул Индра. — Запомни раз и навсегда.

— Ну хорошо, ладно. Никто и не спорит, что это ты у него отнял.

Идущих, по мере их шествия к дому Ашоки, становилось всё больше и больше. Они молчали, подавленные строгим безмолвием Индры, и только одержимая целеустремлённость убедительно свидетельствовала о всеобщем единстве. Их шаг был решителен, настолько решителен, что их поступь со стороны могла показаться походом за властью. Никак не меньше.

Среди идущих оказались васу, несколько ангирасов и даже адитьи. Не говоря уже о марутах, которые чувствовали себя сейчас хозяевами Амаравати.

Индра первым ощутил напряжённую одухотворённость шествия и осторожно посмотрел на попутчиков. Его взгляд был тут же понят как призыв к послаблению эпической значимости происходящего. Кутса облегчённо улыбнулся и снова заговорил про коней.

Когда на двор Ашоки втолпилось множество необъяснимо разного, но уверенного в себе народа, старый воин, поднимаясь с лежанки, подумал, что Индра верен себе.

Все ожидали какого-то логического продолжения спектакля. Индра это понимал. Отпустить сейчас людей значило потерять их. Всё нужно было делать на одном дыхании, и потому рассказ Индры приковал внимание собравшихся не меньшим интересом, чем бой в поле. Впрочем, бой продолжался. Он перетёк в другое русло.

— Мы не станем пятиться! — яростно начал Индра, ещё не зная, о чём говорить. — Мы не станем пятиться потому, что, отступая хоть на шаг, отдаём противнику пространство своей воли, духа, достоинства, жизненной меры. Это и есть нравственное превосходство. Плотность нашего духа не позволяет сжимать это жизненное пространство. Примиряться с ролью чьей-то дичи. Понимаете?

Люди пока не понимали смысла этих слов, но дружно приветствовали высказывания Индры. Он продолжал, заряжаясь от собственных мыслей:

— Как бы ни было высоко искусство защиты, оно всегда ущемлено беспечностью или ротозейством. Ибо иметь противника, видеть противника и допустить нападение — непростительно для арийца. Знаете, в чём беда ваших вождей?

Люди напряглись в тревожном ожидании ответа.

— Они не могут дать вам достойного врага. Потому что за существом этой проблемы стоит только их собственный разлад с действительностью. Несовершенство, которое они пытаются скрыть от вас. Но чем больше они его скрывают, чем больше они вошкаются в своих надуманных бедах, тем оно более очевидно. Их несовершенство. Их несовершенство.

Что они вкладывают в понятие «враг»? Жадность вайшей? Властные амбиции своих противников из других кланов? Может быть, ваше собственное взаимное нетерпение друг к другу? Ну не стыдно ли! У арийцев нет в этом врага. Вайши должны быть жадными, вожди должны грезить властью, а людям просто свойственно самолюбие. Вокруг этой шелухи постоянно разыгрываются страсти. Потому что реальных, подлинных врагов вожди боятся.

— А кто наши враги? — вдруг спросила молодая женщина, похожая на весеннее солнце в горах. В её вопросе, пожалуй, звучало не столько любопытство, сколько вызов Индре.

— Наш враг — Демон. Оборотень-ракшас.

Наступила мёртвая тишина. Все смотрели на Индру, затаив дыхание.

— Он живёт за счёт нас, потому что питается нашим трудом, нашими достижениями и открытиями, — продолжал воин. — Его вооружает наше равнодушие, слабость, нерешительность и глупость. Да, глупость. Может быть, кого-то покоробит такое высказывание, но я ещё раз повторю: глупость. Ибо равнодушие ко всему в момент передела мира и есть глупость!

Глупость арийца — духовная пища ракшаса. А примирение — форма этой глупости.

— Разве примирение не может быть формой борьбы? — снова перебила Индру молодая женщина.

— Может, — воин внимательно посмотрел на прекословщицу. — Конечно, может. У бхригов я убил демона, пытавшегося таким способом захватить мир. Примирение может быть формой борьбы, если оно скрывает кровавые клыки непримиримости. Но это не наш путь.

Ариец типичен, ибо благороден. Так же типичен, как и демон-ракшас, что общеподобно уродлив. И не только внешне. Мышлением, поведением, нравом. В нашей типичности нет места мелкому коварству слабосильных инстинктов. Потому что для нас борьба есть способ объединения наивысших человеческих достоинств, тогда как для ракшаса она — только демонстрация всех человеческих недостатков.