Дмитрий Балашов - Бальтазар Косса

А вас ждет – еще один, теперь уже мой, подарок – эта женщина, прибывшая только вчера, Има Давероне, подарившая вам саму себя без остатка! Берегите ее! В старости вам, мужчинам, женская опора нужнее, чем нам, женщинам, ваша любовь!

Она легко, неуловимо изящным движением поднялась с кресла и протянула Бальтазару руку для поцелуя.

Он распрямился, поцеловав ее пальцы и едва не уколовшись о перстень с алмазом, глянул ей в глаза прежним – почти прежним – разбойным взглядом своим, когда-то повергавшим в трепет всех женщин, рискнувших внимательно поглядеть Коссе в очи, и склонил голову:

– Прощайте, королева! – И больше говорить стало не о чем, и надобно было уходить, и он ушел, сопровождаемый слугою, который вел его во флигель, где остановилась, по приглашению Иоланты, Има Давероне, еще не виденная им.

Он только через плечо, издали, глянул в отверстие двери обширной веранды дворца. Иоланта стояла в дверях, не шевелясь, выпрямившись, прекрасная, как вырезанная из слоновой кости статуэтка, и продолжала смотреть на него, но не кивнула ему, даже не махнула рукой. И Косса так и унес с собой этот ее образ в его неподвижной красоте.

Има бросилась к нему с порога. Они обнялись и долго стояли так молча. И Бальтазар испытывал легкий стыд за свой давешний порыв, едва не бросивший его в объятия Иоланты.

– Ты ел? – был первый вопрос Имы, когда они наконец вошли и уселись за стол.

– Да, Иоланта накормила меня! – сказал он.

– Она и сюда прислала блюда со своего стола, – промолвила Има и вдруг, опустив голову на руки, а руки уронив на скатерть стола, заплакала. – Я все продала… Я бедная.., – бормотала Има. – Я даже не знаю, смогу ли я тебя кормить!

Косса бросился ее утешать, говорил что-то о Меди-чах, об Оддоне Колонне. (Как и на что жил он позже, во Флоренции, очень неясно. Одни источники говорят о роскоши и дворце, другие – об ужасающей бедности. Как там было на деле, мы, верно, никогда не узнаем.)

Уже поздно ночью, после убогих, почти не получившихся ласк, пришлось даже вспомнить, по случаю, кастрированного Абеляра, двадцатипятилетняя жена которого после того ушла в монастырь.

– А если бы и со мной совершили то же самое, что с Абеляром, – вопросил он Иму, стыдясь своей слабости, – ты бы тоже, как Элоиза, ушла в монастырь?

– Глупый! Да неужели я бросила бы тебя! Вспомни, сколько я жила без тебя, без этого… А я была молода и не бесчувственна, как иные! Но мне нужен был только ты, ты один. И я готова была принять тебя всякого: и со всеми твоими любовницами, и без того, от чего они все сходили с ума. Неужели ты до сих пор не понял, что такое любовь? И что у нас, у женщин, это полное самоотречение! И потом, у Элоизы был сын от Абеляра, я не ведаю, что с ним сталось. Неужели она, мать, смогла оставить своего ребенка?

Ночью Косса, многократно утешенный Имой, рассказывал ровным голосом, без выражения, лежа на спине и глядя в потолок, все то, что под страшною тайной сообщили ему рыцари Сиона. Что все Евангелия были отредактированы так, чтобы не раздражать римлян, был сильно обелен Пилат, на деле деспот, распявший тысячи людей в Иудее, почему и Иисус оказался столь кротким, каковым он не был никогда. Что у Христа был брат-близнец, что у Иисуса была, к тому же, и своя семья, жена и сын, и что иначе вочеловечиванье Спасителя было бы неполным, что женой этой была Мария Магдалина, Магдалеянка, женой, а отнюдь не жрицей свободной любви. Что Иосиф Аримафейский – богатый человек, был знаком с Пилатом и, видимо, дал взятку прокуратору, а потому Христа сняли с распятия живым, всего лишь потерявшим сознание. Возможно, и губка была подана ему с сонным зельем. (И, значит, никакого воскресения, как и вознесения, не было!). Что первоначально на иконах изображали не Марию, матерь Христа, а его супругу, Марию из Магдалы. Что Святой Грааль – это, скорее всего, кубок с кровью Иисуса, который Магдалина взяла с собой, когда, после казни Христа, уехала с сыном в южную Францию, тогдашнюю Галлию, куда еще задолго до того переселились евреи из колена Вениаминова, изгнанные родичами из Иудеи, уехавшие сперва в Аркадию, а потом в Галлию, где они слились с готами и дали начало королевской династии Меровингов, род которых восходит к самому Христу через его сына. (Хотя со Священным Граалем далеко не все ясно. Какая кровь, ежели Иисус уцелел или даже был заменен другим человеком?).

И что римская церковь, поддержавшая узурпаторов-Каролингов, уже этим виновата перед наследниками Спасителя, Меровингами, династия которых рано или поздно должна быть восстановлена на престоле объединенной Европы – новой Римской империи или «империи духа».

По этой легенде, принятой тамплиерами за истину, род Христа существует доднесь, и есть так называемая Сионская община, объединяющая потомков Меровингов, кровь которых сохранялась и в Лотарингской династии. И что юный Рене Анжуйский…

Тут Има прервала его:

– Далее не говори ничего, я догадываюсь! И не сужу тебя. Я виделась с Иолантой, она замечательная женщи на, с твердым характером, и я надеюсь, нет, верю, сумеет обеспечить своему сыну пристойное будущее!

Косса редко, почти никогда не целовал рук своим любовницам, ежели это не диктовалось этикетом, но тут он взял руку многотерпеливой Имы и, закрыв глаза, прижал ее к своим губам.

Оба молчали. И так, молча, лежали рядом долго-долго, пока Има не заговорила вновь:

– Бальтазар! Это же страшно! Значит, они отрицают крестную смерть Спасителя и отказывают ему в воскресении, а нам всем – в надежде на тот, лучший мир! Еще один обман из миллиона подобных обманов! Еще одна тайная община, плетущая свои интриги среди обманутого ими человечества… Стоит ли жить, ежели все было так? Стоит ли жить и надеяться на хотя бы загробное воздаяние, ежели его не будет? Ежели не было воскресения! Тогда остается служить дьяволу, полагая его одного создателем мира, а мы все.., а нас всех… Нет, нет, нет! Это ложь, и мне страшно, Бальтазар!

Он долго молчит, прежде чем ответить ей. Наконец, заговаривает глухо, по-прежнему глядя куда-то вверх, в темный нависший потолок:

– Ты права, Има. Да я никогда и не верил им! Хотелось выбраться из тюрьмы, хотелось уцелеть… Я еще мог бы, возможно, попробовать стать папой, чтобы сделать Рене королем, но ежели сама Иоланта не хочет того…

Тот самый Абеляр говорит, что нет ни одного учения, в коем не содержалось бы хоть крупицы истины. А человеческий поступок, сам по себе, не является злым или добрым, но становится таковым в зависимости от интенции субъекта, от намерения, которое или противоречит, или вполне согласуется с его убеждениями. Поэтому грех – это поступок, содеянный человеком вопреки его убеждению.

Даже язычники, преследовавшие Христа, не совершили никакого греха, ибо они не действовали при этом вопреки своим убеждениям и совести.