Владимир Короткевич - Цыганский король

Он видел, что она успокаивается, но видел и то, что идиллия, нарисованная им, не доходит до нее. И вдруг она сказала горько, но почти спокойно:

— Нет, пан. Не обойдется. В другой раз не обойдется… Все этим кончают, кто раньше, кто позже. Нет выхода.

И потому, что он все еще гладил ее по голове, отшатнулась от него и, прижавшись к стене, сказала:

— Я хотела бы только, чтобы в следующий раз, когда это будет… мне хотелось бы, чтобы это были вы. Потому что если какой-то старый хрыч или просто пан… я утоплюсь тогда.

Яновского охватил жгучий стыд. Пьянка, набег, суд — и эти слова, первые слова, в которых было что-то человеческое. За все дни.

Он сидел неизвестно сколько, сжав виски, а потом увидел, что она спит, утомленная пережитым.

Тогда он тихо, как вор, краснея от стыда, положил ее на подушку, неслышно укрыл одеялом, а сам долго еще смотрел ей в лицо.

Потом вздохнул, снял с себя чугу и, расстелив ее у дверей, растянулся на ней.

В этом был и позор, и мстительное наслаждение, и какое-то светлое, чистое, немного грустное и совсем новое чувство.

— Пане, вставайте. Ой, пане, вставайте!

— Что, что такое?

— Ой, пане, что-то недоброе творится за оградой.

Яновский вскочил на ноги. Перед ним стоял один из гайдуков короля, перепуганный насмерть. Михал, поначалу удивленный, почему он спит на полу, наконец все вспомнил и спросил:

— А девушка где?

— Какая девушка? А, эта, что здесь? — И гайдук осклабился. — Мы их утром не держим. Пошла домой.

— Ну и хорошо.

С дневным светом к Яновскому возвратились (хотя и сильно приглушенные) предрассудки и правила морали прежних дней. Ему стало мучительно стыдно за события этой ночи. Да, эта Аглая — чудесная девушка, да, судья не человек, а грязная свинья, и он не жалеет, что отлупил его. Но утешать эту девушку, как будто рядом с тобой несчастная княгиня, но спать у дверей, как будто ты в спальне королевы… Какая нелепость!

Он быстро оделся, прицепил саблю и побежал из комнаты. В зале было пусто. На крыльце Михал увидел толпу гайдуков, которые хлопотали возле пушки, наводя ее на запертые ворота. Они суетились, кричали. Кто-то сыпал в жерло порох из картузов.

Яновский растолкал людей, выбежал во двор.

— Что случилось?

— Погляди сам, — мрачно сказал какой-то шляхтич, желтый с перепоя.

Глазам Михала открылась ужасная картина: выгон перед частоколом был черным от цыган. Поднятые загорелые лица, разверстые пасти. Сплошной рев. В воздухе колья, топоры, кнуты. Кожухи распахнуты на груди. В глазах ярость.

Медикус остановился рядом с Михалом. Его глаза сияли непонятным восторгом.

— Сегодня мы, кажется, погибнем.

Михал метнул на него злобный взгляд:

— Погибнут они. Забыли, на кого подняли меч. Мы пьянчуги, но мы умеем воевать.

И снял шапку:

— Благодарю тебя, господи. Ты дашь мне перед смертью еще раз увидеть, как вместо вина льется голубая кровь.

Медикус с иронией смотрел на него:

— Боже, какие герои!

— Где король? Где гости? — вместо ответа спросил Михал.

— Дрыхнут.

— Ну что же, тем лучше.

И он спустился вниз. Ему удалось собрать отряд из двадцати трезвых шляхтичей. Он поставил их поодаль от пушки, слева от ворот, чтобы ударить, когда начнут пробираться во двор.

«Коронный судья» выбежал из дверей, увидел, что шляхту возглавляет Михал, и стал выкрикивать, воодушевляя гайдуков:

— Смелее, ребята. Все королевство смотрит на нас! Кто умрет, того бог к себе возьмет. За родину, за короля!

— На штурм! На штурм! — ревели осаждающие. — Смерть владыкам!

В ворота начали бить чем-то тяжелым. Полетели гнилые щепки. И тут Яновский увидел короля. Одетый как на бал, он размахивал в воздухе саблей, стоя среди хмельных гостей.

— Небо! Родина! Король! Круши их, братки! Топором их! Дубиной!

Сердце Яновского пылало небесным яростным восторгом. Нет, жива была отвага сотен поколений, жива была слава! Вот она, эта отвага, — проснувшись у винной бочки, увидела опасность, расправила крылья и летит над головами людей.

Створки ворот распахнулись. Во двор ввалилась толпа инсургентов [16].

— Святой Юрий и Белая Русь! Умрем! — диким голосом закричал Яновский и бросился с саблей навстречу наступавшим.

Одновременно он услышал крик Якуба и увидел его поднятую саблю. Не помня себя, в диком упоении боем, Михал врезался в толпу, скрестил с кем-то саблю, ожидая, что тотчас рядом встанут еще и еще шляхтичи, Горации, герои Плутарха.

Что-то насторожило его. Он оглянулся. На площадке, кроме Якуба и него, никого не было. Куда подевались остальные, сказать было трудно. Михалу показалось только, что у крыльца, в лебеде, шевелились чьи-то ноги. Однако он бился.

— Сейчас ухнет пушка. Вот тогда вы запляшете!

Страшный гром прозвучал над сечей. Когда дым рассеялся, Михал увидел ствол пушки, почти весь разорванный на загнутые полосы, похожий на желтую лилию. Рядом с пушкой лежал, задрав вверх зад, «коронный судья».

В тот же миг безумная толпа закружила Михала и короля и понесла к крыльцу. Их схватили, обезоружили, связали руки, поставили поодаль друг от друга.

Цыган, который получил в то утро оплеуху, взобрался на крыльцо.

— Роме! Мы скинули ярмо, что давило нас. Цыганская республика, живи! Прочь деспотов!

Толпа ответила громкими криками. Шапки взлетали над головами людей.

— Мы будем судить короля. А всех, кто зверствовал, защищая его, отдаю в твои руки, народ цыганский. Окончились поборы, окончилось угнетение.

— Ура, Ян! Живи! На счастье цыганам!

Короля увели во дворец. На крыльце он крикнул:

— Король в кандалах — все равно король!

Яновский скрипел зубами от позора. И это были люди, это были герои! Лучше было умереть… Одни бежали на пушку — и это было стадо быдла с кнутами. Другие — вооруженные, сильные, могущественные — попрятались кто куда! Боже, боже! Осталась смерть. Только смерть.

Ян подошел к Михалу:

— Этот вел против нас шляхту. Он один кинулся на нас. Войско его исчезло. Правда это, бывший пан?

Яновский вскинул голову:

— Правда. И я презираю вас. Убейте меня.

Толпа заревела, замелькали в воздухе дубины.

— Смерть ему, смерть!

Яновский глянул на небо, которое было свидетелем его смертельного позора.

— Убивайте! Я хочу смерти. Мне нельзя жить.

Он возвысил голос:

— Если здесь не было сегодня шляхты, если здесь были одни свиньи, то пусть хотя бы один умрет за всех. — И добавил хрипло: — Честь, живи!

Ругаясь, толпу растолкал кто-то лохматый и огромный. Поднял самодельное копье. Ударили по голове. Еще! Еще!

И вдруг что-то произошло. Яновский, стоя с закрытыми глазами, почувствовал, как что-то теплое прильнуло к нему.

— Не отдам его! Слышите, не отдам! Убивайте нас вместе!