Алексей Кулаковский - Расстаемся ненадолго

– А знаешь что? – вдруг прошептала подруга. – Я уже слышала эту речь.

– Как это? – не поверила та.

– Очень просто. Слушаю его, а в голове крутится что-то знакомое. Вначале не могла догадаться – что? А теперь вспомнила.

– Ну?

– Была я в одной семилетней школе недели две тому назад, тоже на выпускном вечере. Он и там выступал и, поверишь ли, говорил то же самое, слово в слово!

– Не выдумывай, тебе показалось.

– Не выдумываю и не показалось. Спорить могу!

– Ну и спорь!

– Ну и поспорю!

Учительницы надулись, умолкли, стали смотреть в разные стороны.

А инспектор между тем дошел до вершины своего красноречия: голос его звенел, жесты становились все более энергичными, хотя особой выразительностью и не отличались. В зале стояла тишина. Некоторых интересовало существо речи: как нужно учиться, как нужно учить? Некоторые восхищались ораторством приезжего и рассуждали просто: «У нас в сельсовете так никто не скажет, значит, нужно послушать». Только Илья Ильич Переход почему-то не обращал внимания на докладчика и спокойно поглаживал отвисший подбородок.

После инспектора слово взял председатель сельсовета Кондрат Ладутька. Встал, налил почти полный стакан воды, выпил и тогда приступил к делу.

В зале начали посмеиваться: ох, и говорун! Председатель сельсовета всегда любил впутывать в свои речи какие-нибудь не совсем приличные шутки, а главное – смешил людей своеобразным отношением к слову. В обычном разговоре находились у него и хорошие слова, и меткие пословицы, поговорки. Но стоило выйти на трибуну, и все исчезало. Ладутька старался говорить как можно политичнее, – так, как пишут в газетах. А газету он читал в основном районную. Понравившиеся выражения вставлял куда надо и не надо. Очень любил слово «боевой», заменявшее ему множество самых различных эпитетов: «хороший», «крепкий», «отличный».

Вот и теперь Ладутька начал свое выступление так:

– Товарищи ученики! Сегодня вы получили, можно сказать, действительно боевой и политически важный аттестат вашей зрелости!

Иных газетных слов он не понимал, но уважал их за новизну. Некоторые же раз и навсегда усвоил неправильно и перекручивал на свой манер, переставляя или добавляя в них буквы. В слове «перспектива», например, он всегда вставлял буквы «е» и «к» и говорил «перекспектива», а выражение «в ближайшее время» переделал на «в ближающее время».

Нередко бывало так, что выступления Ладутьки прерывались репликами с мест и поправками, но он никогда не слушал их, зная заранее, что стоит поправиться – и скажешь еще хуже. Не помогали и обидные насмешки дочери, которая иногда доводила отца до бешенства. Пока злился, – понимал, где и как нужно поправиться, а проходила злость, и опять забывал обо всем.

Инспектор, подчеркнуто незаметно, – а поэтому особенно заметно влиявший на ход вечера, – понял, что Ладутька затягивает выступление и подал знак директору. Тот протянул руку к звонку, потом передумал и постучал карандашом по пустому уже графину. Ладутька остановился на полуслове, глянул на круглую лысинку директора и недовольно буркнул:

– Сейчас кончаю.

И все же заканчивать, судя по всему, не собирался. Широкое, слегка вспотевшее лицо его снова приняло воодушевленно-смешливое выражение, еще энергичней стали работать руки, резкими взмахами подчеркивая слово «боевой».

Варя вначале скрепя сердце терпела выступление отца, но после звонка директора, будь на то ее право, совсем лишила бы его слова! Поймав мимолетный взгляд отца, девушка сделала руками кружок, – мол, пора закругляться. Заметив это, отец сразу стал смотреть на тех, кто все еще смеялся, и продолжал в том же духе.

– Вот горе мое! – чуть ли не вслух пожаловалась Варя.

– Чего ты? – спросили сидевшие рядом девушки.

– Да вот, оратор: никак закруглиться не может!

– Не волнуйся: закруглится…

Варя снова нажала на замок своего портфеля, на этот раз нетерпеливо, со злостью вырвала из конспекта кусок бумаги и торопливо написала: «Президиуму. Передайте оратору, чтоб закруглялся».

Директор, получив записку, прочитал ее и, хитровато улыбаясь, положил перед Ладутькой. Тот глянул, узнал руку дочери и заторопился, с горем пополам закончил свою речь.

В зале еще некоторое время улыбались, потом установилась абсолютная тишина: все ждали, кто выступит следующим. В президиуме посматривали на Никиту Миновича. Тот сидел неподвижно, опустив руки на колени.

Сквозь листву тополей в окно прорвалась тонкая полоска заходящего солнца. Она сбоку падала на лицо Никиты Миновича, освещая густые седые брови, глубоко сидящие прищуренные глаза. Трутиков не прятался от солнца, глаза его давно привыкли и к яркому солнцу, и к густой тьме. Не отвернулся он и тогда, когда солнце, попав в просеку, всей своей прощальной силой заглянуло в окно. Прижмурив глаза, Никита Минович смотрел на низкое, уже не жаркое солнце и о чем-то думал. Анна Степановна не раз с ласковым ожиданием посматривала на мужа. Ей хотелось, чтобы он выступил. Его здесь все уважали, а главное – Анне Степановне казалось, будто выпускникам чего-то не хватает, что они не слышали еще сегодня такого слова, которое могло бы запомниться надолго. А Никита Минович мог сказать такое очень нужное слово. Выступал он, как правило, редко и только тогда, когда считал, что нельзя не выступить. Даже на заседаниях правления говорил мало, старался перепоручить это другим, а сам подытоживал и делал окончательные выводы.

– Ты скажешь что-нибудь? – шепнула Анна Степановна.

Минович повернул к ней голову, будто спрашивая, нужно ли это, пробежал глазами по аудитории и, поймав на себе светлые счастливые глаза выпускников, решил, что нужно.

Директор предоставил ему слово. Трутиков встал, подошел к ближайшему краю стола, помолчал немного, собираясь с мыслями, и заговорил медленно, негромко.

– Еще вчера вы были, – он глянул на выпускников и дружески, по-отцовски улыбнулся им, – вчера вы были, если можно так сказать, не совсем взрослыми. Такими же самыми, только не совсем: аттестатов у вас не было. Сегодня их вам вручили. А паспорта у вас уже есть или нет? У моего-то пока нет…

– И у нас нет, – послышались голоса.

– Ну, так это и есть ваши паспорта. Настоящие, советские. Те самые, о которых когда-то Маяковский писал. Помните?

Школьники засмеялись: как не помнить, ведь об этом даже старики знают. Никита Минович тоже засмеялся: конечно же, он был уверен, что школьники назубок знают Маяковского.

– С таким паспортом, – продолжал Трутиков, – любую дорогу можете выбирать, идти по ней смело и уверенно, преград не будет. Трудности – другое дело: трудности могут быть, а преград – нет. Будете идти, будете ехать – все шлагбаумы перед вами поднимутся!